Становление Европы. Экспансия, колонизация, изменения в сфере культуры. 950-1350 гг. - Роберт Бартлетт Страница 19

что сделал король Гвидо, когда обрел в свое владение остров Кипр. Он разослал гонцов в Армению, Антиохию и Акру и по всей земле, с известием о том, что обеспечит хорошими средствами к пропитанию любого, кто приедет жить на Кипр… Он дал им богатые фьефы… Наделил бенефициями 300 рыцарей и 200 рядовых конников… и таким об разом король Гвидо обжил остров Кипр; и я говорю вам, что если бы император Балдуин обустроил Константинополь так же, как король Гвидо — остров Кипр, то он бы его никогда не лишился».

В глазах этого наблюдателя решающая разница между недолговечной франкской колонией в Византии и более прочной на Кипре заключалась в активной раздаче фьефов.

Не только в государствах, образовавшихся в результате завоевательных походов, шло распространение феодальных форм землевладения и социального устройства. Местные династии, пустившие к себе заморских правителей, тоже создавали для их поддержки систему вассальных владений. Иммиграция англо-французского и англо-нормандского рыцарства в Шотландию по приглашению местной королевской династии изучена особенно хорошо. Формы, которые приняло здесь феодальное землевладение, позволяют предположить, что имел место полномасштабный и осознанный перенос их с материка: «ранний шотландский феодализм, который никак нельзя назвать неразвитым или сформировавшимся только наполовину, на удивление оказывается практически хрестоматийной, законченной копией североевропейских феодальных отношений». В Клайдсдейле такие рыцарские наделы в «законченной» форме получила группа фламандских переселенцев. Новички могли основывать новые поселения, которые затем получали их имена, как, например, Даддингстон (Мидлотский), принадлежавший Додину, или Хьюстон (в Ренфрушире), владельца которого звали Хьюго. Порой, однако, эти фьефы приходилось «наскребать» из скудных земельных ресурсов. Когда король Шотландский Давид I (1124–1153), которого никак не упрекнешь в недостатке воли к «масштабной феодализации», пожаловал Ательстейнфорд и другие земли Александру Сенмартенскому, рыцарю, прибывшему на волне переселения 30-х годов XII века, было специально условлено, что «владение пока надлежит держать, в виде лена и права наследования, в размере половинной доли рыцаря, и я буду ежегодно выплачивать ему 10 марок серебра из своей казны до тех пор, пока не смогу предоставить ему полный рыцарский надел». Радикальные преобразования, которым шотландское общество подверглось в результате появления большого количества иноземных рыцарей, не укрылось от внимания современников. Один из них полагал, что преемники Давида I были отмечены особой святостью, и связывал это с тем фактом, что они «изгнали скоттов, с их отвратительными привычками, пригласили рыцарей и наделили их землей».

Там, где появлялись феьфы, шло и распространение феодальной лексики в языке. У всех народов, населявших периферию франкской Европы, в ту эпоху в языке появилось множество заимствований, чаще всего французских, связанных со снаряжением и привычками рыцарей-переселенцев, которые на протяжении XI–XIII веков селились на этих землях. В венгерский язык слова со значением «шлем», «доспехи», «замок», «башня», «турнир», «герцог», «фьеф» и «маршал» пришли из немецкого, причем некоторые, например, «турнир», до этого были заимствованы немцами из французского. Германское слово «всадник» (современное немецкое Ritter — «рыцарь») было в ходу в средневековой Ирландии (ritire) и Богемии (rytiry) для обозначения рыцаря. Польские и чешские слова для фьефа — прямые заимствования из немецкого (от слова Lehen). На юге Италии нормандцы ввели в широкое употребление бывшее до этого редким слово «фьеф». Новые волны переселенцев привносили с собой новую терминологию, что отражало различные типы общественных и правовых отношений.

Сплоченность иммигрантов зависела от обстоятельств их переселения. Иногда разом перебирались на новое место целые группы лордов с вассалами, как было в случае с нормандцами, осевшими в Шропшире после 1066 года, которые, как оказалось, и в своем родном герцогстве были связаны определенными феодальными отношениями. Нормандцы, переселившиеся на юг Италии, были связаны тесными семейными и феодальными узами. В более общем плане могло иметь место происхождение из одной и той же местности, что уже придавало новым поселенцам большую сплоченность. Так, например, государство крестоносцев Триполи первоначально было населено преимущественно выходцами с юга Франции, а Антиохийское княжество — нормандцами. Из пятидесяти пяти благородных поселенцев Иерусалимского королевства первой волны, чьи европейские корни удалось проследить, двадцать три (то есть свыше 40 процентов) были выходцы из Фландрии и Пикардии. В других случаях, однако, набор в войско крестоносцев проводился в индивидуальном порядке, и тогда только связи с местной династией сплачивали колониальную аристократию. В Венгрии семейства новых магнатов имели французские, итальянские, испанские, русские и чешские корни, с преобладанием немецких, вот почему там не могло сформироваться цельное мировооззрение иммиграции.

Судьба коренной знати перед лицом завоевания и наплыва иммигрантов порой складывалась трагично. Ирландские правители восточных районов Ирландии целиком были вытеснены уже в ходе первой волны переселения. В Валенсии мусульманская знать какое-то время (а точнее — несколько десятилетий) после падения города в 1238 году еще сохраняв свои позиции, однако в ходе восстаний, имевших место в середине столетия, исчезла окончательно. В тех областях, где местные династии контролировали процесс иммиграции, исход обычно оказывался более сбалансированным. Например, к 1286 году пять шотландских графств находились в собственности англо-нормандских иммигрантских фамилий, однако восемь оставались у местных династий. В Венгрии эпохи Позднего Средневековья, как уже упоминалось, потомки иммигрантов занимали влиятельное положение в обществе, но составляли, тем не менее, только 30 процентов класса крупных феодалов. Здесь мы имеем пример скорее «прививки», нежели отчуждения собственности. При этом даже в случаях импортируемого феодализма порой оставалось место и для исконных форм лена, с другим порядком наследования: валлийские поместья в Уэльсе и ломбардийские на юге Италии были делимыми (то есть могли дробиться между несколькими наследниками), в то время как в нормандских владениях в тех же областях установилось право первородства.

Порой частым явлением становились браки между переселенцами и коренными жителями. Практически повсеместно наблюдался дисбаланс в демографическом составе эмигрантов, со значительным преобладанием мужского пола, и смешанные браки обычно заключались между мужчинами-колонистами и женщинами местного происхождения. По сути дела, женитьба на наследнице богатого местного рода была для многих поселенцев верным способом укрепить свои позиции в обществе, поскольку тем самым они разом получали семью, земельную собственность и покровительство. Бывало, что командир наемников брал в жены дочь хозяина, как в случае с Робертом Гвискаром, женившимся на Зихелгайте, дочери князя Салернского Гаймара V, или с Ричардом Фицгилбертом (по прозвищу Мощный Лук), который взял в жены дочь Дермота Макмарроу Лейнстерского — Аойфе. Аналогичным образом, когда Пандульф III Капуанский пожелал отблагодарить за поддержку нормандского вождя Райнульфа, «он отдал ему в жены свою сестру». На высшем уровне серьезных препятствий к смешанному браку не существовало. Из жен первых маркграфов Бранденбургских (которых было шестнадцать) половина была славянского происхождения.