Из ГУЛАГа - в бой - Николай Черушев Страница 19

После возвращения со съезда Лев Матвеевич некоторое время служит в военном трибунале Приволжского военного округа. В 1923 г. он окончательно связывает свою жизнь с органами военной юстиции, занимая должности помощника военного прокурора Московского, а затем старшего помощника военного прокурора Белорусского и Ленинградского военных округов. В 1931–1933 гг. Л. М. Субоцкий – помощник прокурора Верховного Суда СССР по военной прокуратуре (так тогда называлась должность Главного военного прокурора). В сентябре 1933 г. приказом Прокурора СССР он назначается начальником 4-го отдела ГВП – помощником Главного военного прокурора. В данной должности Лев Матвеевич находился вплоть до своего ареста в сентябре 1937 г.

Внимательный читатель вышеприведенной биографической справки заметит, что с юных лет Лев Субоцкий, состоя на какой-то основной должности, одновременно исполнял несколько других, причем с высоким качеством и эффективностью. То же самое можно сказать и о 30-х годах. Несмотря на большую загруженность по работе в Главной военной прокуратуре. Лев Матвеевич, будучи членом Союза советских писателей, в 1934–1935 гг. являлся заведующим отделом литературы и искусства органа ЦК ВКП(б) – газеты «Правда», а в 1935–1936 гг. – главным редактором «Литературной газеты».

Однако вернемся к собственноручным показаниям Л. М. Субоцкого. Он пишет, что

…показания Берлина и Винокурова – лживы. Никого из них я не знал сколько-нибудь близко, никогда не был в дружбе с ними, встречался случайно, а последние три года (после отъезда из Москвы брата Михаила) совсем никакой связи с ними не имел. Показания их противоречат фактам: я не был ни на какой встрече Нового 1934 года с Берлиным, ибо был в это время в командировке с Орловским и Камероном в Средней Азии… Никогда я не чувствовал и не выражал недовольства тем, что мне не доверяют (см. показания Винокурова), ибо как раз в эти годы партия доверяла мне ответственнейшие работы в Союзе писателей, назначала меня редактором центральной газеты, в прокуратуре мне доверили руководство большой самостоятельной работой с войсками и органами НКВД, где руководство (комкор Фриновский) всегда оказывало мне доверие. Разговор с Берлиным о терроре начисто выдуман, он нелеп и по обстановке (в столовой, среди десятков людей) и по содержанию. Говорить весной 1934 г. с Винокуровым о “защите мною людей от НКВД” я не мог, никакого отношения к надзору за следствием я тогда не имел. Работа моя вполне удовлетворяла меня, была многообразна, ответственна, почетна. Какие же могли у меня быть настроения, которые толкали бы меня в лагерь врагов?.. С 18 лет я идейно связан с партией, был и остаюсь честным коммунистом. Почему же верят клевете, не подтвержденной ни одним фактом. Винокуров и Берлин клеветали на меня. Утверждая, что я и троцкист, и заговорщик, и участник белогвардейского мятежа – ведь все это явная ложь, и я могу указать десятки людей, которые знают мою жизнь и работу по годам, месяцам. Я прошу НКВД и советский суд объективно разобраться, проверить мои показания. Я сам просил А. Я. Вышинского проверить меня по материалам НКВД. Похоже ли это на действия врага?.. [23]

Можно понять возмущение и негодование Л. М. Субоцкого показаниями на него со стороны арестованных B. C. Винокурова и В. М. Берлина. Он, конечно, знал, что следователи НКВД применяют при допросах физические меры воздействия. Но ведь это делалось в отношении настоящих «врагов народа», в целях их «разоружения», а ведь он-то, Лев Субоцкий, никакой не враг, а самый что ни на есть правоверный партиец, не замешанный ни в каких оппозициях и отклонениях от генеральной линии партии!.. Как это люди могут клеветать на него, кристально честного коммуниста!.. Короткое время спустя Лев Матвеевич убедится, как в Лефортовской и других тюрьмах НКВД арестованные под пытками подписывали несусветную ложь и клевету на себя и на других – этот плод фантазий не очень образованных следователей. Проверять же достоверность этих сведений никто и не собирался, хотя обращения по этому поводу со стороны подследственных поступали десятками и сотнями, если не тысячами. За отказы от своих ложных показаний арестованных жестоко избивали, требуя вернуться к первоначальным (ложным) показаниям. Немногие выдерживали такой режим следствия, не признавая себя виновным от начала (ареста) и до конца (суда). Так что не будем сурово судить B. C. Винокурова и В. М. Берлина за их показания на предварительном следствии, зная методику работы следователей НКВД. Известно, что протоколы допросов писались следователями, а редактировались они в «нужном направлении» их начальниками. Подследственного же принуждали подписывать уже готовый, заранее отредактированный протокол допроса. И худо бывало тем, кто отказывался это сделать!..

А следствие по делу Л. М. Субоцкого между тем продолжалось. 23 марта 1939 г. Прокурор СССР утвердил обвинительное заключение по делу, хотя оно и не содержало никаких объективных доказательств виновности Льва Матвеевича. После этого дело отправили в Военную коллегию. А через две недели состоялся суд.

9 апреля 1939 г. Военная коллегия под председательством бригвоенюриста Д. Я. Кандыбина слушала дело по обвинению Л. М. Субоцкого. Случай весьма редкий в работе этого органа, однако он имел место: в судебное заседание по делу Субоцкого были вызваны (под конвоем) два свидетеля: Л. Сонкин и Ю. Берман (последний до своего ареста был военным прокурором Московского военного округа). Видимо, сделано это было для того, чтобы поколебать позиции Субоцкого и дополнительно уличить его в совершении им тяжких преступлений. Но ожидания устроителей этого вызова не оправдались, ибо Сонкин с Берманом никаких дополнительных доказательств, уличающих Л. М. Субоцкого, не добавили.

Лев Матвеевич, как и большинство арестованных, большие надежды возлагал на судебное заседание Военной коллегии. Он надеялся в суде развеять все наветы на него, отмести всю ложь и клевету, которые на предварительном следствии возвели на него, и доказать, что он не совершал тех преступлений, которые ему вменяют. И отчасти Субоцкий поставленную задачу выполнил, квалифицированно защищая себя. В последнем слове он сказал: «Я прошу суд учесть, что свое сотрудничество в эсеровской газете я никогда не скрывал, но никогда не участвовал в эсеровских организациях. Показания Винокурова и Бермана ложные. Мою активную борьбу с троцкистами в Смоленске знает Голяков И. Т. (председатель Верховного Суда СССР. — Н.Ч.), в Хамовническом районе г. Москвы – знают Никитченко и Горячев (члены Верховного Суда СССР, бывшие члены Военной коллегии. — Н.Ч.)… Во время следствия меня все время убеждали в том, что я контрреволюционер. Но я не чувствую за собой никакой вины и поэтому не мог согласиться. Еще раз повторяю: я ни в чем не виноват и уверен, что суд не осудит меня невинно» [24].

По свидетельству знавших его, председательствующий в судебном заседании Дмитрий Яковлевич Кандыбин был человеком суровым, особенно к «врагам народа», да еще при исполнении служебных обязанностей. На его счету в 1937–1938 гг. не было оправдательных приговоров, даже в отношении своих коллег-прокуроров. Однако в данном случае дело на глазах разваливалось и надо было спасать положение. Оправдать Льва Матвеевича Кандыбин не мог («сверху» такой команды не поступало), но и обвинения подсудимого по ст. ст. 58-1«б», 58-8 и 58–11 УК РСФСР не выдерживали серьезной критики. По этой причине председательствующему и членам суда пришлось срочно переквалифицировать обвинение на ст. 58–10 УК РСФСР.