Сын Красного корсара - Эмилио Сальгари Страница 19

— Я? — возмутился гасконец. — Предам вас? Никогда! Мы же люди чести.

— В таком случае я удовлетворил ваше любопытство.

— Сеньор граф, а если я сделаю вам некое предложение?

— Говорите.

— Мы, гасконцы, рождены для войны, мы не любим, чтобы ржавели в бездействии наши шпаги. Моя уже два года спит в ножнах здесь, в Сан-Доминго; кажется, она уже позабыла, как из них выйти. Хотите взять меня на службу? У флибустьеров всегда случается оказия размять руки.

— Но и найти легкую смерть! — добавил Мендоса.

— Мне тридцать два года, и я достаточно пожил, — возразил гасконец. — Берете меня, сеньор граф? Клянусь, что на мой клинок можно положиться.

— А кроме того, вы избавите его от страшной скуки, — не унимался Мендоса, которому пришелся по душе этот буян.

— Идет! — решился сеньор ди Вентимилья. — Храбрый солдат не будет лишним на моем корабле.

— Вы же не испанец, а значит, можете перейти к неприятелю, — сказал Мендоса.

— Я только наемник и никто иной, а в качестве такового могу предложить свою руку и шпагу всякому, кто мне больше понравится.

— Вам знакомо селение Сан-Хосе?

— Я знаю половину острова Сан-Доминго.

— Вы можете провести нас в имение маркизы де Монтелимар?

— Даже с завязанными глазами.

— Тогда прежде всего позаботимся о лошадях. Не сомневаюсь, что испанцы пустятся за нами в погоню.

— Будьте уверены, сеньор граф, — подтвердил гасконец. — По нашим следам пустят также стаи их ужасных собак.

— Тогда в путь, Баррехо, — сказал граф. — У меня нет никакого желания подставлять икры своих ног этим зверюгам.

— Нам придется идти лесами, сеньор граф. По дорогам ходят дозоры. Они могут остановить нас.

— И много их вдали от города?

— Да порядочно.

— Тогда пойдем навестим леса.

Гасконец отбросил фонарь, свет которого мог выдать беглецов и привлечь внимание какого-нибудь дозорного отряда, направленного в разведку или на охоту за буканьерами.

Подобные группы солдат, состоявшие из пятидесяти человек каждая, должны были препятствовать буканьерам, союзникам флибустьеров, охотиться на многочисленных одичавших быков, которые в те времена свободно бродили по лесам острова.

Испанцы не осмеливались выступать против этих жестоких, никогда не промахивавшихся охотников, а поэтому решили уморить их голодом; для этой цели и были созданы летучие отряды.

Поначалу отряды вооружили огнестрельным оружием, но они не желали нападать на буканьеров или вступать с ними в жаркие схватки, а предпочитали разряжать свои мушкеты в воздух, как только станет заметно буканьерское присутствие.

Предупрежденные об опасности охотники спокойно переходили в другое место.

Губернаторы ряда городов, догадывавшиеся об обманах, отобрали у дозоров огнестрельное оружие, оставив только алебарды, что, как легко догадаться, не принесло никакого практического результата.

Если прежде удирали буканьеры, то теперь пускались в бега алебардщики, чуть заслышав вдалеке выстрел; таким образом, сражения стали такими же редкими, как белые мухи, ибо никто не желал бессмысленно рисковать своей шкурой.

Таковы были эти знаменитые дозорные отряды, прозванные полусотнями; с их помощью губернаторы надеялись уничтожить всех буканьеров (а было их очень много), которые наносили ущерб необозримым лесам острова и были всегда готовы прийти на помощь флибустьерам с Тортуги, когда заходила речь об организации какого-нибудь серьезного грабежа.

Гасконец вместе с двумя своими новыми приятелями пересек огромную плантацию сахарного тростника. Потом решительно направился в лесную чащу, состоящую в основном из огромных стволов хлопкового дерева; из таких полых стволов индейцы, да и негры, строили каноэ, способные вместить до сотни человек.

— Корраль находится по ту сторону леса, — объяснил солдат графу. — Мы сэкономим время и не подвергнемся опасности наткнуться на какую-нибудь полусотню. Постарайтесь не делать лишнего шума, потому что в зарослях могут оказаться быки, а они, скажу я вам, бывают очень опасны, когда их потревожат!

Идти вскоре стало очень трудно, особенно Мендосе, привыкшему ступать только по палубам да лазить на мачты.

В те времена на Сан-Доминго, как и на близкой Кубе или на Ямайке, росли леса, старые, как мир; один слетевший лист в них ложился на другой, погребая под кучами мертвой листвы упавшие стволы и ветки. Так образовывался тот чудесный растительный перегной, который позднее так хорошо послужит предприимчивым плантаторам.

Тут и там тянулись ввысь хлопковые деревья вперемешку с гигантскими пальмами, а то и в тени их, удерживая неизвестно каким образом свои гигантские стволы, не имевшие иной поддержки, кроме маломощного — толщиной не более двух футов — пласта почвы, совершенно недостаточного для огромных корней.

Но больше всего было густых кустарников: настоящие заросли, словно специально созданные для засады и заставлявшие то и дело ворчать Мендосу, потому что кусты оказались превосходно вооруженными преострейшими шипами.

Гасконец, который не раз принимал участие в рейдах полусотен, к счастью, не колебался в выборе дороги, хотя под этими огромными зелеными сводами царила почти полная темнота.

— У меня в голове буссоль, — без конца повторял он, прорубая шпагой в кустах проход для графа.

И на самом деле казалось, что этот дьявол в человеческом облике, вполне уверенно шедший без остановок, обладает особой способностью ориентироваться — точно так же, как и почтовые голуби. А вот кто чувствовал себя неуверенно, так это Мендоса. Привыкший к жизни на море, он понимал, как легко заблудиться в этих лесах.

Этот труднейший переход длился уже три часа, когда маленький отряд вышел на обширную равнину, усеянную множеством прудов.

Дьявольский шум поднимался от высоких трав и зарослей тростника, покрывавших равнину. Рокотали миллионы жаб, посвистывали американские лягушки, а время от времени ко всему этому гаму примешивались хриплые крики, напоминающие грохот барабанов и пушечные выстрелы.

Гасконец остановился, чертыхаясь то ли на французском, то ли на испанском языке.

— Эге, приятель, не выронил ли ты буссоль из своей головы? — спросил Мендоса.

Гасконец помолчал, а потом, яростно колотя по кирасе, сжимавшей его грудь, ответил:

— Мне кажется, она испортилась.

— Что?

— Да моя буссоль.

— Это серьезная проблема для моряка.

— Да порой и для сухопутного человека, — ответил авантюрист, казавшийся сконфуженным. — Как же это я заблудился? Ведь я не раз здесь бывал.

— Надеюсь, дон Баррехо, что вы не собираетесь скормить нас кайманам, — заметил сеньор ди Вентимилья.