Монах - Антонен Арто Страница 19

Вскоре безмятежность ночи и свежесть бриза погрузили его душу в меланхолию. Он снова стал вспоминать о красоте и нежности Матильды и пришел к выводу, что любовь, которую не питает надежда, не может жить долго. Сомнение тоже приведет к смерти любви, и Матильда кинется в объятия к какому-нибудь счастливцу, который будет удачливее его самого. Он вздрогнул, подумав о пустоте, которую эта потеря оставит в его сердце. Он с отвращением вспомнил свою однообразную монастырскую жизнь и мыслями перенесся в жизнь мирскую, которой был лишен.

Таковы были его мысли, которые были прерваны резким стуком в дверь. Он открыл, и вошел один из братии, во взгляде которого читались тревога и волнение.

— Скорее, досточтимый отец, — сказал он, — пойдем к юноше Розарио. Он хочет немедленно вас видеть: он на пороге смерти!

— Боже милостивый! Где отец Паблос? Почему он не рядом с ним? О, как я боюсь!

— Отец Паблос его видел, но его искусство уже бессильно. Он подозревает, что юноша отравился.

— Отравился? О несчастный! Вот этого-то я и боялся. Не будем терять ни минуты, может быть, еще есть надежда его спасти!

И он бросился к келье послушника. В комнате было уже много монахов. Отец Паблос, держа в руке какое-то снадобье, пытался заставить Розарио его принять. Остальные стояли вокруг и восхищались божественно прекрасным лицом, которое они увидели в первый раз.

Она была еще прелестнее, лицо ее не было ни бледным, ни измученным, напротив, алый румянец окрашивал ее щеки, и все лицо, как будто чем-то озаренное, дышало радостью и смирением. Увидев Амбросио, она воскликнула, указывая на дверь окружившим ее монахам:

— Вот он! Это он! Я вижу его снова перед близкой и последней разлукой! Отойдите от меня, братья мои, я должен поговорить наедине с Божьим посланцем!

Монахи немедля повиновались, и Матильда с настоятелем остались одни.

— Как вы посмели сделать это? — воскликнул монах, бросаясь к ней. — Значит, мои предчувствия меня не обманули? Вы осмелились покуситься на свою жизнь?

Она улыбнулась, сжав его руку.

— Разве я была безрассудной? Я пожертвовала камнем ради алмаза. Моя смерть сохранит жизнь куда более драгоценную, чем моя, — ту, которая необходима миру. Я действительно отравлена, отец мой, но тем самым ядом, который совсем недавно был в ваших жилах!

— Матильда!

— То, что я вам сейчас скажу, я решилась сказать только на смертном одре. Вот и пришел этот миг. Вы ведь не забыли недавний укус тысяченожки; врачеватель оставил вас, объявив, что вы неизлечимы, но когда я осталась с вами одна, я сняла с вашей руки повязку и, прижавшись губами к ране, высосала яд, убивавший вас. Вы совершенно выздоровели, но яд перешел в меня, и самое малое через час я покину этот мир ради иного, лучшего, я надеюсь.

При этих словах настоятель испустил крик и на миг потерял сознание. Матильда приняла его в свои объятия. Но тут же, придя в себя, он сказал ей, теряя голову от неподдельной боли:

— Вы пожертвовали собой ради меня? Вы платите своей жизнью за выздоровление Амбросио? Матильда, скажите скорее, есть ли еще надежда? Нет ли какого-нибудь лекарства?

— Успокойтесь, мой единственный друг, да, есть одно средство, но оно опасно. Я боюсь применять его; оно ужасно, и это значило бы слишком дорого заплатить за право на жизнь, если только мне не будет позволено жить ради вас.

— Ну что же, живите, Матильда, да, живите для меня, живите же, горе мое и мое спасение!

Она порывисто схватила его руку и нежно ее поцеловала.

— Пусть так. Я больше не сопротивляюсь. Тот союз душ, о котором вы так великолепно говорили, пусть отныне соединит нас. Я отныне не мужчина для тебя, а ты для меня — не женщина; что значат глупые мирские понятия! Живите, Матильда, чего бы это ни стоило!

— Амбросио, теперь это невозможно. Я так жажду вас, что только смерть может меня успокоить. Милосердная рука сорвала покров, который скрывал от меня истину. Теперь я вижу в тебе не святого, но мужчину! Я люблю тебя всей плотью, а не только душой! К чему мне дружеские беседы, бесплотные чувства; я хочу тебя, в этой твоей земной оболочке, и именно потому, что я так тебя жажду, я и должна умереть. Ведь если я буду жить, пострадает твоя святость. Я буду для тебя искушением каждый миг, а мне лучше умереть, чем отказаться от обладания тобой!

— Что я слышу, Матильда! Вы ли это?

Но не успел он встать и сделать шаг к двери, как с криком, проникающим в самое сердце, она рванулась к нему и обхватила его обеими руками.

— О, не уходи, не бросай меня! Прости! Я знаю всю глубину моего падения, но потерпи еще несколько мгновений, и моя смерть освободит тебя!

— Несчастная! Мне не следовало бы даже слушать тебя, но не умирай, Матильда, умоляю, не умирай!

— Жить? А ты подумал, что для меня жить — значит покрыть себя позором, значит стать посланцем ада для тебя, стать орудием твоей гибели, да и своей тоже! Вот послушай, как бьется мое сердце!

Она взяла его руку, они замолчали, и он не сопротивлялся, когда она тихонько приложила его руку к своему сердцу.

— Чувствуете, как оно бьется? Сегодня здесь еще живут целомудрие, чистота, честь, но кто знает, что будет завтра? Оно может стать жертвой самых гнусных дел. Я должна умереть сегодня, пока я еще достойна слез праведников. Такой я и хочу отойти в иной мир…

Говоря так, она наклонила голову к плечу монаха, и ее золотые волосы упали ему на грудь.

— В ваших объятиях я усну, ваши уста примут мой последний вздох, склонившись над моим бездыханным телом, вы будете оберегать мой покой. Будете ли вы потом вспоминать иногда о бедной Матильде, которая любила вас такой совершенной любовью? Прольете ли вы слезу над моей могилой? Скажи мне, о мой святой, могу я надеяться?

Их слышала только тишина, отблески слабого света падали на Матильду, наполняя комнату таинственным полумраком. Ни одного нескромного взгляда, ни одного любопытного уха, только время от времени звучал восхитительный голос Матильды.

Амбросио был в самом расцвете лет, рядом с ним была женщина, прекрасная, молодая, очаровательная, которая принесла себя в жертву ради любви к нему и теперь была на краю могилы. Он сидел на кровати. Его рука оставалась на груди Матильды, а золотистая головка обольстительницы так и покоилась у него на плече. Какой мужчина на его месте смог бы устоять перед таким непреодолимым соблазном? Он уступил и прижался губами к губам соблазнительницы, которые его искали. Безумство его поцелуев не уступало страсти его возлюбленной, он обнял ее со всем своим пылом, и на нее обрушилась поднявшаяся волна его желаний. Не было ни обетов, ни святых клятв, ни чести, было только всепобеждающее наслаждение этой минуты.

— Амбросио, о мой Амбросио! — выдохнула она.

— Твой, навеки твой! — вскричал монах, чувствуя, что он полностью растворяется в ней.