Правда об Иване Грозном - Наталья Пронина Страница 19

Первоначальную инициативу коронации летописец естественно вложил в уста самого Ивана, ведь «в соответствии с политическими принципами того времени и женитьба, и венчание на царство могли явиться лишь выражением «государевой воли», о чем он (государь) и ставил в известность» свое окружение. Тем не менее, читая древний текст о том, как Иван в понедельник 13 декабря 1546 г. впервые высказал митрополиту намерение венчаться на царство «по примеру прародителей» , вряд ли можно не понять то, что появиться подобная мысль у юноши могла лишь в результате долгого вдумчивого чтения и долгих неспешных бесед с тем же митрополитом, не сразу, тонко и мудро подготовившим его к этому ответственному шагу. Скорее всего даже, что это было их общее решение, лишь торжественно провозглашенное самим Иваном. А дальше началось наиболее сложное и опасное – переговоры с боярской Думой, которая могла одобрить намерение своего государя, а могла и воспротивиться ему.

Боярская Дума собралась у митрополита уже «назавтрее, во вторник» 14 декабря. Причем, по его приказу на заседание приглашены (и привезены) были даже те бояре, которые находились в тот момент в опале. Однако там не присутствовал еще сам государь. И, как подчеркивает исследователь, «тот факт, что Макарию пришлось сначала созвать заседание боярской Думы в своей резиденции без участия Ивана, свидетельствует об острой борьбе, в какой пришлось (ему) добиваться согласия «всех бояр» на задуманное им и его сторонниками мероприятие» . Но согласие все-таки было достигнуто, и тогда на свое второе заседание Дума в тот же день собралась уже у Ивана…

Лишь после завершения всех этих напряженных совещаний, 17 декабря, состоялась торжественная церемония официального объявления о венчании и женитьбе государя, когда он произнес две свои блестящие, знаменитые речи, по словам летописца, повергшие всех присутствовавших в слезы радости и умиления мудростью молодого царя. Что же, вероятно Иван, несмотря на все приписываемые ему уже с юности буйства и зверства, был достойным учеником своего великого учителя. Воспринятая им от Макария глубочайшая эрудированность и огненная сила слова отныне на долгие годы станут главным его оружием в нелегкой борьбе с многочисленными недругами…

Такова была предыстория коронации Ивана IV, которую Э. Радзинский, вслед за Е.А. Соловьевым объяснил исключительно тем, что «Иоанн… любил парады, пышность, торжественность, любил показывать себя многочисленной толпе, всякий блеск привлекал его. В прочитанных книгах он, наверное, не раз встречал описания царских венчаний. Они льстили его тщеславию. Он задумал устроить то же самое и у себя в Москве… проникнутый мыслью о собственном величии» . Столь же малопроницательным выглядит автор и когда говорит о женитьбе молодого царя. Жалко цепляясь за мелкие детали вроде того, сколько кроватей было поставлено в кремлевских покоях в момент выборов царской невесты, он по привычке ни словом не обмолвился о том, какая опять-таки сложная политическая игра развернулась за этими самыми «кроватями». Что «мудрый выбор Ивана» (который в действительности – почему бы и нет? – мог быть именно мудрым и мог счастливо совпасть с его личными вкусами, о чем неоспоримо свидетельствуют все последующие 13 лет совместной жизни молодой четы), его женитьба, в отличие от отца и деда, не на иностранке и даже не на представительнице какого-либо русского княжеского рода, а на дочери захудалого боярина Анастасии Романовне Захарьиной, «демонстрировала намерения Ивана (или, точнее говоря, советников молодого царя) к борьбе против наиболее реакционных княжеских кругов и вместе с тем свидетельствовала о его намерениях опираться в своей политике на иные слои» .

Итак, Иван стал царем, уже первым своим шагом – актом женитьбы – вступив в негласный (до поры) конфликт с высшей аристократией, которая была крайне оскорблена его выбором и по привычке затаила злобу. Возможность каких-то ответных выпадов с ее стороны была очевидна. И все же главная опасность для молодого венценосца состояла тогда не только в этом. Главная опасность для Ивана заключалась в том, что с ним вместе у власти все еще оставались и Глинские. Умело воспользовавшись коронацией племянника для укрепления собственного положения, они не хуже прежних временщиков Шуйских продолжали разорять страну, облагая население непомерными податями, чиня «черным людям насильство и грабеж» , из-за чего во многих городах уже в 1546 г. произошли волнения и бунты. Таким образом, Глинские своими действиями бросали тень прежде всего на самого царя, сковывали его волю, и даже митрополит оказывался бессильным в сложившейся ситуации…

Ивана спас народ. Как пишет историк,«то, что Макарий и его группировка пытались провести легальным путем, сверху – ликвидация боярского правления – было достигнуто снизу в результате восстания 1547 г.».

Весна и лето в тот год выдались на редкость знойными, стояла засуха, отчего в Москве начались страшные, по словам летописца, небывалые дотоле пожары. Именно им и суждено было ускорить развязку событий. В июне выгорел весь посад. Едва не погиб сам митрополит – его на веревках спустили из горящего Успенского собора. Тысячи людей лишились крова и имущества. И в неслыханном этом бедствии народная молва сразу же обвинила тех, кто был наиболее ненавистен для нее, обвинила Глинских. Молниеносно распространился слух о том, что город «зажгла» бабка царя – Анна Глинская, колдунья, которая будто бы вынимала сердца из людей, мочила их в воде, а потом, обернувшись сорокой, летала над Москвой, кропила город этим жутким настоем, чем и вызывала пожар…

Восстание началось в воскресенье 26 июня (хотя Эдвард Радзинский относит эти события почему-то уже на июль). Восставшие горожане пришли в Кремль и потребовали выдать им Глинских на расправу. Попытка властей успокоить народ оказалась безуспешной. Напротив, сотни разгневанных людей, ворвавшись в Успенский собор, в присутствии митрополита и самого Ивана схватили там дядю царя Юрия Глинского, выволокли его на площадь и тут же забили каменьями . После этого были совершенно разграблены все дворы Глинских и перебиты все их слуги. Ради безопасности Ивану посоветовали уехать из мятежной столицы в подмосковное село Воробьево.

Однако спустя три дня восставшие пришли и туда. 29 июня там появилось целое воинство хорошо организованных и вооруженных посадских людей, которые снова потребовали выдать им Глинских. Сопоставляя данные самых разных летописей, исследователь утверждает, что пришли эти люди по решению веча, «скликанного» (созванного) в мятежной столице московским палачом (!) – личностью для средневекового города весьма значительной, и факт этот уже сам по себе красноречиво говорит о размахе восстания. Равно как и факт прихода москвичей «в Воробьево в полном боевом снаряжении свидетельствует, что черные люди считались с возможностью» применения против них оружия и были готовы отстаивать свои требования …

Но вопреки расхожему мнению о последовавшем жестоком разгоне и массовых казнях мятежных москвичей, сила тогда, как доказывает тот же исследователь, применена не была. Во-первых, будь у властей возможность бросить на восставший город достаточное количество войск, бунт был бы подавлен уже в первые дни (если не часы) после своего начала. Во-вторых, при соответствующем указании за три дня стянутые к Воробьево правительственные войска могли запросто не допустить восставших черных людей московского посада и туда. Однако по каким-то неизвестным причинам ничего подобного властями предпринято не было. Напротив, наиболее ранний исторический источник о тех событиях – Летописец Никольского, – на который опирается И.И. Смирнов, свидетельствует, что в момент, когда войско восставших москвичей явилось в загородную царскую резиденцию, «князь же великий того не ведая, узрев множество людей, удивися и ужасеся, и обыскав, (по чьему) повелению приидоша (они), и не учини им в том опалы, и положи ту опалу на повелевших кликати» , остальные же могли беспрепятственно вернуться в Москву.