Мудрость Хеопса - Нагиб Махфуз Страница 19

С восходом солнца повозка прибыла в военную школу Мереаписа, самого прекрасного пригорода великого Мемфиса. Плац перед зданием уже был запружен мальчиками, надеявшимися на поступление, приехавшими в сопровождении одного или нескольких родственников. Каждый дожидался, когда его вызовут на смотр. Отбор был очень строгий. Юношей отбирали по росту, осанке, происхождению, по физической подготовке, даже по зубам — как коней. Тем утром площадь перед школой была похожа на ярмарку, где демонстрировались сила, выносливость, красота, а также богатство повозок, ибо только сыновья привилегированного сословия допускались служить в войсках фараона. Джедеф поначалу забеспокоился, озираясь по сторонам, но потом увидел лица знакомых и друзей — со многими из них он учился еще в начальной школе. Воспрянув духом, юноша улыбнулся, дожидаясь своей очереди. Глашатай выходил на крыльцо и выкликал имена. Те, кого отобрали, возвращались с видом победителей и прощались с родичами. Но были и печальные, унылые лица — испытания эти мальчики не выдержали.

Хени рассматривал толпу с суровым видом.

— Ты злишься на меня? — спросил Джедеф, глядя на старшего брата.

Хени положил ладони мальчику на плечи.

— Да защитит тебя владыка небесный, дорогой Джедеф, — сказал он. — Военное ремесло — священная профессия, но лишь до той поры, пока ты исполняешь свой долг и защищаешь родину и фараона. Но если воины идут в другие земли, начинают убивать, грабить и угонять в рабство, это, поверь мне, уже не доблесть и не талант, полученный от богов. Тебе, Джедеф, не стоит увлекаться показным величием возничих, между выездами и парадами пребывающих в праздности и не развивающих свой ум. Оттого и лбы у них узкие, что мозг не развит. Я уверен, Джедеф, что ты не оставишь ни одной из тех надежд, что воспылали в твоей душе. Что касается твоего нынешнего выбора и непоколебимой решимости осуществить задуманное, запомни: это повлечет за собой отказ от человеческих чувств и крах твоей творческой жизни.

Нафа же, как обычно, рассмеялся над словами брата:

— Правда в том, Хени, что ты восхваляешь непорочную жизнь в мудрости, которая присуща жрецам. Что до меня, я пою хвалу красоте и удовольствиям. Есть другие — это как раз солдаты, которые отвергают любые размышления и предпочитают грубую силу. Да восславится мать Изида за то, что наделила меня умом, видящим красоту в каждом цвете и любой вещи. И все же я должен признать, что не способен позаботиться о ком-то еще, кроме себя самого. В действительности, пространство для выбора между этими двумя жизнями — жреца и воина — доступно лишь тому, кто познал их обе и не имеет предубеждений против какой-либо из них. Однако найти такого мудрого судью невозможно…

Джедеф выслушал обоих братьев. Ему пригодятся в жизни эти наставления.

Наконец глашатай крикнул: «Джедеф, сын Бишару!» Сердце юноши екнуло. Нафа обнял брата:

— Прощай, Джедеф, ибо я думаю, что сегодня ты уже не вернешься с нами домой.

Хени тоже обнял младшего брата и прошептал: «Помни, мальчик, ты — сын Ра, зачатый от семени Его. Будь светел умом, мужествен делом, да защитит тебя наш владыка!» Что означали эти слова? Что было известно молодому жрецу о происхождении Джедефа? Или это было наитие? Или тайна о достойном преемнике фараона Хуфу — не из его династии — уже обросла слухами и легендами? Или в жреческих кругах знали, что божественный отрок, рожденный Руджедет в храме Ра, что в городе Он, не умерщвлен, а спасен? Загадка… Тайна… Но тогда Джедеф, прощаясь с Хени, не понял его слова, да и не придал им значения. Он вошел в стены академии и предстал перед лекарем и офицерами. Старший из них предложил юноше раздеться, снять даже набедренную повязку. Джедеф смутился, однако пришлось повиноваться. Его стали щупать, осматривать, заставили наклоняться, подпрыгивать, открывать рот. Пройдя через этот унизительный осмотр, Джедеф оделся, ответил на несколько ничего не значащих вопросов и, услышав скупое: «Принят», вне себя от радости выбежал на крыльцо, чтобы обрадовать братьев, но их повозки на площади уже не было. Это не огорчило юношу, и он вернулся в школу, где уже собирались отобранные слушатели, будущие воины царской стражи.

Территория школы была размером с большую деревню. С трех сторон ее окружали высокие стены, расписанные воинственными изображениями сражений, солдат и пленников. В четвертой стороне располагались казармы, склады для оружия и провизии, штаб для офицеров и командующих, зернохранилище и навесы, под которыми стояли колесницы.

Джедеф удивленным и восторженным взором оглядывал окрестности. Потом он направился к своим сверстникам. Юноша слышал, как каждый из них хвалился своей родословной, кичился заслугами отца и дедов, будто то были их собственные…

— Твой отец военный? — спросил его один новобранец.

Джедеф покачал головой:

— Нет. Мой отец — Бишару, смотритель царской пирамиды.

Тот разочарованно хмыкнул, титул смотрителя не произвел на юнца должного впечатления, и хвастливо заявил:

— Мой отец — Сака, командующий подразделением Сокола в войске копьеносцев.

— Это еще не прибавляет тебе доблести, — окинув презрительным взглядом сутулую спину и выпяченный живот хвастуна, ответил Джедеф и отошел.

Он дал себе зарок, что придет время и он восторжествует над этими хвастунами, превзойдет их всех своими способностями. Пока продолжался осмотр и отбор кандидатов, уже принятые в школу вынуждены были ждать. Наконец из штаба к новобранцам вышел офицер. Сурово глядя на них, он громко объявил:

— С этого момента вы должны забыть о проделках и шалостях! Здесь вы обязаны подчиняться приказам, соблюдать дисциплину и режим. Вы будете обучаться воинской службе. Еду и отдых станете получать при условии хорошей учебы, тренировок и беспрекословного подчинения. Сейчас вас разместят по казармам и укажут распорядок дальнейших действий.

Офицер выстроил их друг за другом и повел к зданию казарм. Приказал юношам входить по одному. По его команде из окошка склада они получили пару новых сандалий, белую набедренную повязку с очень большим треугольным передником, острым концом обращенным вниз, и тунику. Затем их разместили по разным корпусам, где в два ряда тянулось по двадцать жестких кроватей и шкафчиков, на которых были наклеены прямоугольные кусочки папируса. Каждый должен был написать на нем свое имя.

Все сразу почувствовали, что жизнь их круто изменилась. Теперь они обязаны были подчиняться жесткому управлению, пропитанному духом строгости и усердия. Офицер приказал им снять свою обычную одежду и облачиться в военную форму.