Сны Сципиона - Александр Старшинов Страница 19

— Ничего подобного у меня нет. Единственный подарок, который я принял от Антиоха, — это возвращение моего сына. Сенат по сему случаю преследовал меня нещадно, подозревал во взятках.

— Я хочу, чтобы мне в приданое дали золотую посуду, — заявила юная Корнелия с нажимом, и я услышал в ее голосе свои собственные звенящие металлом нотки.

— А ты не думаешь о тех людях, что воевали вместе с отцом, а теперь лишились крова и разбойничают на дорогах? — кинулась на нее в атаку Младшая. — Им не до золотой посуды, сестричка.

О, мой маленький легионер, как же ты была хороша в тот момент!

— Скажи это нашей мамочке, — отозвалась Старшая. — За ее последнее платье заплачено, как за большущую ферму. — Таким тоном говорят цензоры, когда обвиняют кого-то в недостойном поведении и намерены вычеркнуть транжиру из списков сената.

— Я себе такое никогда не куплю! — с жаром воскликнула Младшая.

— Можешь в лохмотьях ходить и босиком, мне-то что? Так я получу золотую посуду в приданое? — спрашивая, Старшая не глядела на меня и, похоже, уже знала ответ.

— Нет, дорогая. Тебе придется довольствоваться серебром.

Она поднялась и направилась к дому.

— Надеюсь, своему супругу наша девочка попортит немало крови, — Эмилия со сладкой улыбкой растянуло это «немало».

— Тебе не нравится Назика?

— Конечно же нет. Как он вообще может нравиться? Смеш-ш-но… — Она изобразила голосом что-то вроде шипенья, так шипит египетская кошка, завидев пса. С Востока я привез в подарок Эмилии кота и кошку, и целый выводок этих дерзких независимых зверьков расплодился у нас в городском доме.

— Отец, но ведь у римского народа есть же большое общинное поле, так ведь? — вдруг спросила Младшая.

— Есть, конечно. И что из того?

— Разве эту землю нельзя дать таким старым солдатам, как твой разбойник? Отрезать от общей земли по наделу каждому из тех, кто воевал с Ганнибалом и лишился дома. Рим ведь может это сделать?

Мы с женой переглянулись.

— Тебе, милая, стать бы народным трибуном, — улыбнулся я. — Одна незадача, патриции не могут ими быть.

— Так что же делать? — спросила Младшая с недетской серьезностью.

— Надо подумать.

Младшая, непоседа, как всякий ребенок, вскоре убежала в погоне за яркой бабочкой, Старшая, вновь выйдя из дома, пошла собирать цветы. Она рвала их с каким-то ожесточением и тут же выбрасывала. Лицо ее при этом не отражало ничего — ни восхищения красотой сорванных бутонов, ни раздражения, когда она ими сорила. Мысли ее были далеко.

— Я вот о чем думаю… — Эмилия прижалась ко мне, и это означало, что разговор сейчас начнется важный, и мне не понравится то, что она скажет.

— Как женить Луция? Ты пробовала подыскать ему невесту? — я постарался атаковать, опережая.

Но она умело отразила удар:

— И не однажды. Но ты бы видел, что он устраивает в этом случае! — она рассмеялась, похоже, ей нравились выходки нашего младшего сына. — Представь, чудная девушка, шестнадцати лет, достойный отец, и вот мы приходим с Луцием к ним на обед. Повеса в шафрановой тунике, тога из пушистой дорогущей шерсти, темные кудри до плеч, пальцы унизаны перстнями. Красавец, ничего не скажешь. Милей, чем ты был когда-то.

— О, я даже не сомневаюсь.

— Девушка в восторге и кивает отцу. Но Луций едва бросает на нее взгляд. Поприветствовав хозяина с супругой, он начинает расхаживать по атрию, рассматривает на поставцах серебряные кубки и спрашивает об их цене. Потом тут же начинает интересоваться, сколько хозяин дает за своей дочерью приданого. Услышав сумму, поворачивается и молча уходит. Таков наш Луций.

— Он ищет большое приданое? Мы вроде как не бедны нынче.

— Для забав Луция даже денег Креза не хватит.

— Надеюсь, он образумится, — проговорил я, сам не слишком этому веря.

Значит, разговор не про Луция. О чем же тогда?

— Мой брат пойдет в консулы на следующий год. Его совершенно точно изберут. Имя павшего консула, нашего отца, теперь произносят с благоговением. У брата два чудных мальчика-погодка. Он только что развелся с женой и снова женится. Думаю, у него будут еще сыновья… — Эмилия помолчала. — Я хочу поговорить с ним, пускай Публий усыновит одного из моих племянников.

Я вздохнул: видимо, Эмилия уже не надеялась, что у нашего первенца будут когда-нибудь дети.

— А Луций? Он ведь еще молодой человек и, кажется, не жалуется на здоровье.

Эмилия бросила на меня косой взгляд.

О, я очень хорошо знал это выражение, означающее: не притворяйся глупцом! А то ты не знаешь…

Да, знаю, милая, он жаждет развлечений, так и сгорит в круговерти дел без цели и пиров во имя чужих побед. Принцип, павший прежде, чем гастат уступит ему свое место в шеренге.

* * *

Перед обедом я вновь взялся за стиль. Но вместо своих записок я принялся сочинять письмо Семпронию Гракху, приглашая в гости. Я попытался в своем послании быть как можно убедительнее, расписывая приятности сельского уединения, — ведь от этого визита зависела судьба моей малышки.

Перед обедом мне сделалось совсем худо — боль в боку вспыхивала при каждом движении и при каждом вздохе, а к горлу подкатывала тошнота. Так что за столом я лишь пригубил вино, а пищу брал в рот для виду, слегка надавливал зубами, чтобы ощутить вкус, и аккуратно и по возможности незаметно выплевывал в салфетку, а затем стряхивал под стол — к обычным объедкам полуразжеванные кусочки мяса и хлеба. Мне было жаль усилий моего повара, готовившего чудесные блюда, сейчас он стоял в дверях столовой и внимательно наблюдал, понравилась ли его стряпня хозяину и гостям.

Я надеялся, что он не заметил, как я плююсь приготовленным с таким тщанием мясом.

— Я знаю, для кого ты прячешь свой золотой прибор, — вдруг сказала Корнелия Старшая. — Для своей любимицы… — И она бросила поросячью косточку на тарелку Младшей.

Я так опешил, что забыл, для чего поднес салфетку губам, и невольно проглотил кусок. Зверек в боку тут же сделал кульбит — шустрый, что твой Ганнибал, и я почувствовал, как рвотная спазма поднимается от желудка наверх. Я спешно вскочил и, как возлежал за столом босиком, пошлепал из столовой в свой таблиний, быстрым движением задернул за собой занавеску. Здесь два моих неутомимых служителя — Диодокл и Ликий — занимались делами: Ликий переписывал на папирус с табличек мои вчерашние записи, а Диодокл рассчитывал траты на завтрашний обед. На бронзовой подставке горело сразу четыре светильника. Диодокл догадался тут же, что со мной творится, и спешно подставил полу своего греческого плаща, куда меня и вырвало. Я отер тыльной стороной ладони губы и уселся на скамью рядом с Ликием. Запах рвоты вызывал новые приступы тошноты. Диодокл спешно убежал — замывать плащ. А Ликий протянул мне кубок с каким-то темным отваром.