Екатерина II, Германия и немцы - Клаус Шарф Страница 18

Наряду с политическими целями (и главной среди них – влиянием на общественное мнение) переписка Екатерины выполняла еще одну функцию. Считая себя писательницей и желая, чтобы таковой ее считали другие ^[154], императрица пыталась через свои письма участвовать в европейском литературном дискурсе. Расцвет эпистолярной культуры в XVIII веке отличали, прежде всего, две тенденции: с одной стороны, письмо стало «массовой формой передачи сообщений личного характера», с другой – оно все больше подвергалось влиянию менявшихся эстетических норм, причем стиль частной корреспонденции и литературная эпистолярная культура воздействовали друг на друга ^[155]. Поэтому Екатерина не исключала в принципе возможности публикации своих писем. Ее переписка с Вольтером, например, с самого начала предназначалась для пространства публичного. Да и трудно вообразить себе более «публичные» письма российской императрицы, чем ее письма к Вольтеру ^[156]. Однако все же Екатерина не хотела, чтобы ее письма Гримму – ее souffre-douleur, «страстотерпцу», – нашпигованные личными деталями, полные откровений императрицы как о себе, так и о третьих лицах, попали в руки нелояльных издателей. Часто цитируют распоряжение императрицы о сожжении писем, данное ею Гримму в 1787 году: «Они [письма] гораздо более нескромные, чем те, что я писала Вольтеру». Однако значительно реже упоминается о ее предложении Гримму спрятать письма в таком надежном месте, где их могли бы обнаружить не ранее чем через сто лет ^[157].

Фрагменты мемуаров, создававшихся Екатериной с середины 1750-х годов хотя и с частыми перерывами, но до самой смерти, также не предназначались лишь для самоанализа; они задумывались в расчете на различных читателей, а в конечном счете – и на потомков ^[158]. В самом деле, именно последние широко пользуются мемуарами императрицы с 1859 года, момента сенсационной публикации их отдельных фрагментов, осуществленной А.И. Герценом в Лондоне ^[159]. Поскольку издание их при жизни автора не планировалось, а в России вплоть до начала ХХ столетия они и не могли быть опубликованы в силу того, что в них открыто говорится об амурных приключениях великой княгини, неприличных с точки зрения буржуазного общества, а также выдвигается версия заговора и узурпации престола в 1762 году, неприемлемая с точки зрения легитимности правящего дома ^[160], мемуары покрылись завесой тайны, создавшей существенные препятствия для текстологического анализа, условием которого является обращение к рукописям. Помимо этого, написанные преимущественно на французском языке автобиографические заметки российской императрицы немецкого происхождения имели мало шансов прорваться через твердыню национальной историко-литературной традиции ^[161].

Надо отметить, что, называя записки Екатерины то мемуарами, то автобиографическими свидетельствами, мы, по всей видимости, входим в противоречие с принципами современного литературоведения, относящего к мемуарам те созданные представителями придворного общества и дворянства произведения, «где первостепенное значение отводится роли и функции, званию, должности и семье, а не частному субъекту», в то время как автобиография находится «в тесной связи с развитием буржуазного индивидуума». Соответственно, в мемуарах «“я” рассказчика выступает в роли наблюдателя и свидетеля своего времени и жизненного окружения», а повествование автора – свидетеля времени – направлено на отражение «непрерывности фактического» и интерпретацию своих наблюдений в широких рамках временнóго контекста. Такого рода категоричные предпосылки позволяют отнести «мемуары» Екатерины даже к прототипу своего жанра, ведь в них показано в первую очередь происходящее под давлением придворного церемониала сужение пространства, в котором существует индивидуум. И напротив, в автобиографии рассказчик «выступает, так сказать, в роли свидетеля своей собственной, скорее частной, истории, в роли своего собственного свидетеля и, если угодно, наблюдателя за пережитым прошлым», «только начинающего осознавать себя в полной мере по ходу воспоминаний» ^[162]. В литературе отмечается также, что писать о самом себе характерно для субъекта, занятого поиском своего места в мире, тогда как люди состоявшиеся должны в идеале садиться за мемуары ^[163].