Мы бомбили Берлин и пугали Нью-Йорк! 147 боевых вылетов в тыл врага - Максим Свириденков Страница 18

Помню, мы сидели, ждали. Наконец, прибежал дневальный и объявил, что всем экипажам нужно идти на КП. Мы пожали плечами, погода ведь не улучшилась, а тут вдруг вроде как боевой вылет намечался. Но мало ли что.

На КП нас уже ждали командир полка Трехин, комиссар полка Куракин и кто-то еще из начальства. Они объявили, что наши летчики Платонов, Симаков, Лапс, Коновалов и Толя Иванов удостоены звания Героя Советского Союза.

К слову, Толя Иванов очень интересным летчиком был. Еще до моего появления в полку произошел случай, когда Иванова сбили, экипаж взяли в плен, повезли в Германию, но они по дороге сумели сбежать. У одного из ребят перочинный нож был, и они вырезали кусок доски на месте, где в товарном поезде закрывалась щеколда, благодаря этому им удалось руку просунуть, они открыли дверь и выпрыгнули на ходу. После этого наши летчики попали к партизанам, а от партизан их направили обратно в дальнюю авиацию. И все было бы хорошо, если б в дело не вмешалась СМЕРШ.

Как назло, получилось, что дежурным по полку был только что прибывший молодой летчик. Утром командир полка, тогда еще Григорий Иванович Чеботаев, спросил его, как прошло дежурство, а уже по пути в кабинет уточнил: «Мне никто не звонил?» И этот молодой возьми да ляпни: «Тут звонили какие-то, спрашивали Анатолия Васильевича Иванова. Я сказал, у нас такого нет, у нас Захар был, которого сбили». Григорий Иванович аж передернулся: «Да ты что?! Ты же под расстрел подвел Захара!» Анатолия Иванова у нас все называли Захаром почему-то, точно так же, как меня Лехой, хотя я Леонид, а не Алексей. Толя пришел к нам в полк с Дальнего Востока из гражданской авиации, там его почему-то звали «брат Захар», так и у нас пошло.

Но вот к каким последствиям привела путаница. Командир полка тогда буквально влетел в кабинет, позвонил скорее в Москву и стал требовать, чтобы ему дали главкома Голованова. Ему все в штабах отвечали: «Да ты что?! Будем мы главкома тревожить…» А он им орал: «Расстреляют моего летчика, если не дадите Голованова!» И все-таки добился он, тут же объяснил ситуацию главкому. Голованов понял, что Иванова при таких обстоятельствах в ближайшее время могли, как перешедшего фронт под чужим именем, посчитать шпионом и расстрелять. Он успокоил нашего командира полка, обещал сделать все возможное и связался с кем было нужно. А через некоторое время сам позвонил Чеботаеву: «Все в порядке, нашел твоего Иванова, жди, на днях прибудет!»

Иванов как вернулся, так сразу закричал: «Покажите мне того летчика, который меня чуть под расстрел не подвел!» Остальные стали уговаривать его не бушевать: «Ладно, Захар, не кипятись, что с молодого дурака взять…» И, действительно, Толя очень быстро остыл. Боевой был парень, после войны принял дивизию, стал генералом. Своего Героя Советского Союза он заслужил в полной мере. Когда о его награждении объявили, то тут же командир полка сказал, что и многие из нас награждены орденами боевого Красного, Отечественной войны и другими. Кажется, я тогда тоже получил одну из своих наград.

Однако выяснилось, что нас не только ради объявления радостной новости вызвали на командный пункт. Стояла и боевая задача. Да еще какая — в который раз Алакуртти.

Впервые нам пришлось бомбить этот аэродром в столь плохую погоду. А цель ведь была самой страшной на Севере. У нас даже песенка ходила: «Алакуртти где-то рядом, там зенитка бьет снарядом!» Аэродром располагался рядом с одноименной железнодорожной станцией. Верст на сто западнее города Кандалакша. Там были в изобилии зенитки среднего и крупного калибра и много зенитных пулеметов. В Алакуртти базировалось тридцать-сорок самолетов, как бомбардировщиков, так и истребителей, но была одна взлетно-посадочная полоса. Истребители в основном стояли в ангарах, а бомбардировщики на окраине леса. При аэродроме были гаражи, ремонтные мастерские и жилые помещения. Базировавшиеся в Алакуртти бомбардировщики «Ю-88» старались контролировать и нашу железную дорогу, и Архангельск.

Я больше десяти вылетов сделал на эту цель за годы войны. Но тот, о котором говорю сейчас, получился одним из самых опасных. С КП взлетела красная ракета — сигнал немедленного взлета (а если давали две красные, это означало — «отбой»; зеленая и красная — необходимость ждать).

Нашему экипажу повезло, мы хотя и схватили несколько снарядов, но с задросселированным двигателем отбомбились и вернулись благополучно. А вот наш Коля Белоусов при бомбометании попал под плотный огонь зениток, когда заходил на цель. Он все равно отбомбился. Но самолет обстреливали все интенсивнее, и загорелась левая плоскость. «Ил» пошел вниз, управление перестало работать. Оставалось только одно. Коля всем приказал прыгать. А дальше получилось, что он долго не мог открыть колпак, и поэтому выпрыгнул несколько позже своего экипажа. Кольцо парашюта выдернул сразу, медлить было нельзя, до земли-то оставалось совсем немного. К счастью, высоты хватило, чтобы парашют раскрылся. Да и рухнул он на мягкий тундровый мох. А поскольку была ночь, то Белоусов сразу и не понял, где он. Потом посмотрел, увидел на горизонте зарево пожара. Догадался, что это Алакуртти после бомбометания горит, сориентировался.

Он находился не так уж и далеко от аэродрома. Во всяком случае, ему были слышны взрывы и стрельба зениток. Прежде всего, Коля решил избавиться от парашюта. Тащить его с собой было ни к чему, а просто так бросить опасно: если бы фашисты нашли, то отправили бы людей на поиски летчика. Он сначала бросил парашют в какую-то неглубокую ямку, но потом решил прикопать. И тут вдруг понял, что нечем. Он даже охотничий нож из бортовой сумки в комбинезон не переложил. Более того, по закону подлости у него карта выпала во время прыжка, да еще и еды с собой не лежало. У нас были комбинезоны с большими карманами, куда многие и клали бортпаек. А тут мы сидели несколько дней без полетов, кто-то фляжку спирта принес, закусить было нечем, и Белоусов с друзьями свой бортпаек и съел. Поэтому когда он выпрыгнул, у него осталась только плитка шоколада.

Подобрал Коля подходящий камень, с помощью него углубил яму, парашют кое-как присыпал. А дальше что — надо выбираться. Белоусова тревожило, что он ничего не знал о судьбе своего экипажа, однако задумываться об этом было некогда. В кармане куртки он нащупал ручной компас, сориентировался по нему. Прикинул, что до линии фронта осталось верст пятьдесят. Не самое маленькое получилось расстояние, ведь двигаться можно было только ночью, предельно осторожно, да еще без еды.

Около недели Коля шел к нашим. Один раз он чуть не столкнулся с немцами. У него привал был, он спал. Пришел в себя, видит, метрах в тридцати от него двое автоматчиков идут, о чем-то лопочут беспечно по-немецки. А Колю вроде и не видно было, он для привалов специально выбирал такие места. Но, конечно, риск был большой. Белоусов сразу достал пистолет, взвел курок. Но ему повезло: немцы его не заметили. Он переполз в кустарник и там уже дожидался ночи, не позволяя себе заснуть. Хотя постоянное желание спать с каждым днем становилось все сильнее. Есть было нечего. Он уже и ягоды собирал, но ими разве насытишься? Рассказывал, что однажды увидел, как мыши прячутся под камни, и решил изловить, чтобы попробовать. А когда поймал, взял мышь в руки, и так противно стало, что не стал ее есть.