Рок семьи Романовых. "Мы не хотим и не можем бежать..." - Хелен Раппапорт Страница 18

В Берлине кайзер Вильгельм был несказанно рад. Сегодня был также серебряный юбилей царствования его кузена Эрни, великого герцога Гессен-Дармштадтского и брата Александры. Вильгельм не смог удержаться от искушения позлорадствовать по поводу вестей об отречении Николая и позвонил Эрни, чтобы сообщить ему, что его сестра Александра низвергнута с трона, и, не сказав ни слова сочувствия, добавил: «Счастливого юбилея» и бросил трубку³.

Исторические свидетельства о реакции европейских монархов на падение Романовых были до сих пор в основном представлены документами о реакции короля Георга V, однако документы из АВРИЛ – Архива внешней политики Российской империи – учреждения, хранящего российскую дипломатическую документацию за дореволюционный период и печально известного своей труднодоступностью, – доказывают, что это событие с самого начала привлекло внимание и других игроков на политической арене. Первые послания со словами поддержки Николаю пришли не от короля Георга, как считалось всегда, а от одного из его менее заметных и куда менее близких царственных кузенов – короля Испании Альфонсо XIII.

14 марта к послу России в Испании князю Ивану Кудашеву явился нежданный посетитель ^[11]. Это был личный секретарь короля Альфонсо маркиз де Торрес де Мендоса, и он передал через Кудашева послание короля, «выражавшее его горячие дружеские чувства к императору и глубочайшее сочувствие России». В этом послании Альфонсо также высказал свою глубокую тревогу относительно благополучия царской семьи в свете последних волнений в Петрограде. Торрес попросил Кудашева подтвердить новости, пришедшие из России, и передал соболезнования, адресованные Николаю. На следующий день Альфонсо опять отправил Торреса к русскому послу, чтобы еще раз выразить свою озабоченность ситуацией в Петрограде⁴.

До тех пор Альфонсо и члены испанской королевской семьи почти не принимали участия в жизни семьи Романовых, хотя их и связывали кровные узы, поскольку жена Альфонсо, Эна, приходилась Александре двоюродной сестрой. Как монарх нейтральной страны тридцатиоднолетний испанский король еще с 1914 года неустанно старался облегчить участь военнопленных с обеих сторон конфликта, и его обращение к Николаю тоже было продиктовано соображениями гуманности в первую очередь. У Альфонсо, вероятно, были и другие причины сочувствовать Николаю и Александре, ибо Эна, как и Александра, была невольной носительницей унаследованного от их бабушки королевы Виктории смертельного гена гемофилии. Ее брак с Альфонсо был омрачен рождением двух больных гемофилией сыновей: наследного принца Альфонсо в 1907 году и Гонсало в 1914 году.

Однако представляется более вероятным, что жест солидарности Альфонсо XIII с его собратом-монархом был инстинктивным выражением его стремления сохранить монархию вообще. Это было вполне в духе галантной рыцарственности этого Rey Caballero (Короля-рыцаря), в которой он видел суть своего правления. Нет никакого сомнения, что из всех венценосных особ Европы Альфонсо лучше всех понимал серьезность положения, в котором оказались Николай и Александра. Ведь он тоже много лет провел под угрозой «призрака революции» и пережил несколько попыток покушения на его жизнь, в том числе в день его свадьбы в 1906 году, когда бомба каталонского анархиста убила тридцать человек. И теперь, в 1917 году, Альфонсо тоже чувствовал нарастающую угрозу своему трону со стороны испанских республиканцев и анархистов⁵.

В Копенгагене король Дании также встретил известия о революции в России и отречении Николая с немалым ужасом: «Родня царицы свергла с трона мою родню», – сказал он в разговоре со своим премьер-министром, намекая на то, что предками Александры были немцы, а его двоюродный брат Николай – сын принцессы-датчанки. Даже в 1917 году близкие родственники Александры все еще считали, что она интригует против России в интересах Германии. Король Кристиан Х был настолько встревожен, что отправил своему послу в Петрограде Харальду Скавениусу инструкции, предписывающие ему подробно сообщать в Данию о положении императорской семьи и выяснить все о возможности их отъезда из России. В тот момент датское правительство посчитало, что король Кристиан Х готов предоставить политическое убежище и императорской семье, и вдовствующей императрице, которая была датской принцессой и его тетей⁶. Похоже, поначалу того же ожидали и в России, что подтверждается записью, которую сделала в своем петроградском дневнике британская сестра милосердия Дороти Сеймур: «Ходят слухи, что [императорская] семья должна будет почти сразу же отбыть в Данию»⁷.

Подписав в Пскове манифест о своем отречении от престола и еще раз безуспешно попытавшись вернуться к своей жене и детям в Царское Село, Николай попросил, чтобы ему разрешили возвратиться в Ставку, чтобы попрощаться с армией и офицерами его свиты. Его поезд прибыл в Могилев 16 марта в 20:20, и в одной из их последних частных бесед по пути туда его флигель-адъютант Анатолий Мордвинов спросил царя, что он собирается делать сейчас. «Вероятно, буду жить совершенно частным человеком… – отвечал в растерянности Николай. – …Думаю, уедем в Ливадию – для здоровья Алексея и больных дочерей это даже необходимо…». А может быть, высказав довольно химерическое предположение, добавил он, все они смогут поехать в тот монастырь в Костромской губернии в 350 километрах к северо-востоку от Москвы, откуда и был призван на царство основатель династии Романовых. Мордвинов не смог скрыть своей тревоги. «Ваше величество, уезжайте лучше возможно скорее за границу, – убеждал он Николая. – При нынешних условиях даже в Крыму не житье». «Нет, ни за что! – последовал ответ. Николай был непреклонен. – Я не хотел бы уехать из России, я ее слишком люблю…»⁸.

В Петрограде тоже обсуждали дальнейшую судьбу бывшего царя и его семьи. На заседании Кабинета министров вновь сформированного Временного правительства министр иностранных дел Павел Милюков высказался относительно их будущего. Необходимо, заявил он, выслать их за пределы Российского государства как по политическим соображениям, так и ради их собственной безопасности. Такая мера, настаивал Милюков, оправданна в отношении всех членов дома Романовых, но прежде всего правительство считало абсолютно необходимым применить ее в отношении Николая II, его брата великого князя Михаила Александровича и их семей. А пока что места их проживания будут взяты под строгую охрану, а их свобода будет ограничена. Их надежная изоляция – это дело, не терпящее отлагательств⁹.

Тем временем в Лондоне, где только что было объявлено об отречении русского царя, «правящие круги были озабочены только одним – возможным ослаблением российской военной мощи», вспоминал в своих мемуарах посол России в Лондоне Константин Набоков. Даже британское профсоюзное движение, хотя оно и было занято поздравлениями российских трудящихся классов со свержением старого строя, тем не менее призывало их продолжать оказывать поддержку Союзным державам в ведении войны и предупреждало, что «любое ослабление усилий приведет к катастрофе»¹⁰. Министр иностранных дел Великобритании Артур Бальфур выразил озабоченность британского правительства относительно провозглашения в России республики после двойного отречения Николая II (за себя и за сына). Кроме того, он заявил, что Англия испытывает тревогу относительно того, как бы под давлением экстремистов не был «заключен позорный мир с Германией». Имея это в виду, министерство иностранных дел проинструктировало сэра Джорджа Бьюкенена в Петрограде о том, как надлежит вести дела с новым правительством России. «Вы должны бросить на чашу весов все ваше влияние, чтобы противостоять любой администрации, которая не будет твердо намерена сражаться до конца»¹¹.