Жизнь и смерть на Восточном фронте. Взгляд со стороны противника - Армин Шейдербауер Страница 18

В ночь на Духов день я вместе со своим взводом приступил к несению дозорной службы на передовых постах. Для солдат это означало нахождение в полусогнутом состоянии в одном и том же маленьком окопе в течение десяти суток. С передовых позиций простиравшаяся в сторону противника местность выглядела как ровный, туго натянутый брезент. Поднять голову над бруствером было бы самоубийством. Позиция была отлично замаскирована, считалось, что противник ее не обнаружит вплоть до последней минуты. Отдельные окопы и пулеметные гнезда соединялись траншеями глубиной, едва доходившей до колена. Передвижение человека в дневное время, даже если он нагибался, замаскировать было нельзя. Добраться до такого окопа можно было только ползком. В течение суток у нас было только от четырех до пяти часов достаточно темного времени, чтобы вытянуть ноги и немного размяться. В эти часы нам доставляли еду и почту. Для умывания воды не было. Бритье и умывание исключались. Зубы мы чистили кофейной гущей. В яме площадью два метра на два и высотой в человеческий рост размещался мой командный пункт. Он был накрыт слоем бревен. Над входом был прикреплен конец проволоки, с помощью которой можно было привести в действие противотанковую мину, установленную в 20 метрах по направлению к противнику.

В ночь на Духов день случилось так, словно Святой Дух действительно явился к нам. Ровно в полночь мощные залпы артиллерийских орудий накрыли позиции 1-го и 2-го батальонов, которые располагались прямо за нами и справа от нас. К ним присоединились многоствольные реактивные минометы. Это было фантастическое зрелище, каждый раз, когда 24 или 42 снаряда падали на землю, заливая все вокруг ярким пламенем. Стало понятно, что скоро последует атака на передовые позиции. Будет ли это мой пост или пост 3-го батальона, было еще неясно.

Тем временем послышался звук танковых моторов. Русские намеревались атаковать соседнюю позицию. На следующую ночь мы узнали, что при отражении атаки бедный Поповски получил пулевое ранение в легкое, но его вынесли с передовой, и он чувствовал себя удовлетворительно. Говорили, что русские атаковали целым батальоном. Его взвод держался отважно, но понес потери, а один раненый был взят в плен. Когда русские захватили его, они отошли вместе с танками.

Прошло почти четыре недели моего пребывания на фронте, и я наконец получил почту из дома. Но от находившегося тогда во Франции отца не было ничего. Руди ожидал призыва. Его брали в танковый корпус Гѳрман Геринг, и он очень этим гордился. В забавном стиле он описывал царивший в школе хаос. Никто в его классе не хотел больше учиться, ребята прогуливали уроки и готовились к службе в армии. Описал он мне и то, о чем раньше не рассказывал. В феврале через Штокерау проследовало несколько поездов с остатками 6-й армии, и там у них была остановка. «Но это было нечто особенное: привезенное целиком поле сражения, если можно так выразиться. Обломки, разбитые танки, пушки, лошади и солдаты, и посреди них повсюду солома, что придавало всему этому еще более тягостное чувство обреченности».

Однажды ночью создававшая хоть какой-то уют бензиновая лампа в моем блиндаже чуть было не стала причиной бедствия. Взводный связной по неосторожности задел и опрокинул ее. Пролившийся бензин загорелся, и пламя охватило маленький столик. Пришлось вытаскивать наружу ящики с боеприпасами, включая тот, который служил мне подушкой, и одновременно гасить пожар. К сожалению, жертвой огня стала авторучка, один из моих подарков на конфирмацию.

В ночь с 23 на 24 июня наш батальон неожиданно заменили батальоном из 461-го полка и перебросили на участок возле деревни Нестеры. Вся дивизия была сдвинута вправо на один батальон, и таким образом мы стали самым крайним батальоном на правом фланге, на стыке с другим соединением. Марш протяженностью всего лишь 10 километров пошел всем на пользу. Само по себе движение, несмотря на то, что пришлось нести ранец и большое количество боеприпасов, было для нас освежающей переменой. Новый сектор обороны был оборудован великолепно. Блиндажи были хорошо заглублены и накрыты толстыми бревнами. Все огневые точки расположены грамотно. Траншеи были вырыты в человеческий рост. Незавершенными оставались проволочные заграждения. Заросшая травой дорога к деревне Нестеры проходила через главную полосу обороны посередине участка нашей роты. Участок моего взвода включал в себя лесополосу шириной 50 метров, по переднему краю которой проходила траншея. Высокие ели в сочетании с низким кустарником и полянами делали пейзаж похожим больше на английский парк, чем на то, что ожидаешь увидеть в сердце России.

Недостатком позиции было прямоугольное поле шириной 50 метров, которое начиналось перед траншеей и простиралось на 200 метров в сторону противника. В дальнем правом углу этого поля раньше располагались посты боевого охранения, но их оттуда вывели, так как по ночам они подвергались слишком большому риску. Через заросли могли бы проскользнуть целые роты. По этой причине каждую ночь для разведки местности должны были высылаться дозоры.

В одну из ночей, в очередной раз обойдя вокруг поля, я заметил, что русские расположились в окопах, которые раньше занимали наши передовые посты. Когда на обратном пути мы приблизились к своей колючке, русские открыли пулеметный огонь по проходу в минном и проволочном заграждении. Очевидно, они наблюдали за тем, как мы пробирались через проволоку, потому что станковые пулеметы, которые они, должно быть, навели на цель еще днем, били с поразительной точностью. Мы не могли прижаться к земле как следует, и пришлось ждать, пока обстрел не закончится. Когда все успокоилось и мы спрыгнули в свою траншею, связной Гриммиг сказал, что было самое время поднять руку и получить «выстрел на родину». Он опять упустил свой шанс! Гриммиг был таким человеком, который имел суровое выражение лица, но отличался наивным остроумием, добротой и мужеством. Насмешливые разговоры о «выстреле на родину» были проявлением так называемого свинского состояния души. Таков был характер простого немецкого солдата.

Моя добрая тетя Лотте прислала мне целый набор литературы в компактном издании для полевой почты. По-видимому, в ее глазах стояли образы окопных романтиков периода Первой мировой войны, «добрых отцов с фронтовыми бородками», предающихся назидательному чтению при мерцающем свете коптилки. Чтобы не расстраивать тетю, я излился в благодарностях и сразу же отправил эти маленькие книжки домой. Конечно, я бы мог найти время для чтения, но у меня не было для этого необходимого спокойствия. Впечатления от жизни на фронте были еще слишком новыми и слишком разнообразными, а жизнь в окопах, даже в позиционной войне, слишком тревожной, чтобы я мог погрузиться в чтение. Много времени отнимало написание писем. Была мать, которая была сердцевиной семьи, и отец во Франции. Правда, Руди пока еще находился дома, но я писал ему отдельно, чтобы рассказать то, что я не мог, не стал бы писать матери, чтобы не огорчать ее. Но были еще и друзья и, в конце концов, девушка. Мои чувства были тогда обращены к Мади Скорпиль. Однако вскоре она от меня отвернулась в очередной раз, хотя я и продолжал носить с собой церковную свечу в память о ней.

Приведу некоторые сведения о семействе Скорпиль, с чьим сыном Эрхардом я ходил в школу. Эрхард и его старший брат Ганнибал были оба убиты в бою в составе войск СС. Муж самой старшей дочери был обер-лейтенантом кавалерии. В 1941 г. он был ранен, попал в плен к русским и умерщвлен зверским образом. Это стало известным через его товарищей, и об этом знал весь город. Все пятеро детей Скорпиль были внешне очень хороши. Эльфрид, самая младшая, была голубоглазой блондинкой и со своими густыми, длинными волосами являлась олицетворением женской грации. Она была артистичной, занималась каллиграфией и играла на скрипке. В то время она еще не решила, пойдет ли она в консерваторию или в академию художеств. Позднее она стала художницей.