Записки командира штрафбата. Воспоминания комбата. 1941-1945 - Михаил Сукнев Страница 18

…В восемнадцать лет мне очень нравилась Анна Малетина, с сестрой которой мы сидели за одной партой. Анна училась в педучилище. Написал ей записку с объяснением. Передали: «Анна посмеялась над твоим посланием». Это меня обидело до сердца. Пройдет время, я уже художник облдрамтеатра. Сижу читаю книжку при входе в городской сад, позади театра. Мимо моей скамьи проходят две молоденькие учительницы, приехавшие из района. Одна из них, Анна Малетина, приостановилась, такая небольшая, стройненькая, черноглазая, симпатичная, прощебетала: «Здравствуй, Миша». Но Миша привстал, хмуро глянул на нее, кивнул и молча сел на лавку, углубившись в чтение, держа книгу вверх ногами. Больше я Анну не встречал. И потерял навсегда, о чем сожалел и даже страдал. Потом познакомился с одноклассницей моей сестры Наташки Аллой Мороховой — высокой, белокурой, с черными, как сливы, красивыми глазами, прекрасным лицом. Ее отец был адыгеец, мать — белоруска. Алла (на самом деле Анастасия) стала частой гостьей в нашей семье. Дружили, не более. У нас не хватило времени соединиться навсегда: я уезжал в Пензу в художественное училище, чтобы экстерном сдать экзамены за весь курс. Когда возвращался домой, мы разминулись по дороге из Горно-Алтайска на Бийск с семьей Аллы, которая уезжала в то тяжёлое время от греха подальше в свой Майкоп. Сутки Алла сидела у нас и заливалась слезами. Но, увы! Мы с Аллой переписывались до начала войны, потом я потерял её адрес…

В Пензу мы выезжали, как я считаю, напрасно. Наc, пятерку лучших из Горно-Алтайска, зачислили на третий курс. С осени до весны мы работали над тем, что прошли ещё у себя на Алтае, и ничего никого! Если ты талант — не повторяйся в учёбе, а занимайся творчеством. Так в 1938 году, весной, мы возвратились в свой город, создали товарищество художников. Я отправился в Элекмонар, как было сказано выше. Помню, как мы собрались на курсе в ожидании нашего директора Е. Г. Дулебова, чтобы получить дипломы. Он все не появлялся. Пришла заплаканная его жена, Ольга Ивановна, преподававшая у нас литературу и русский язык. Сообщила ужасное: «Ночью приехали энкавэдэшники и увезли Евгения Григорьевича!» Как?! За что?! Это был святой человек, голубь. Интеллигент от рождения. Он отдавал ученикам душу свою.

Мы наскоро сфотографировались с Алексеем Алексеевичем Лупповым, он уже стал за директора, своей «обоймой»: Сашка Пьянов, Родя Александров, Миша Белоносов, Ленька Богданов и я. Это было будущее в искусстве Горного Алтая, плеяда художников, преданных искусству на всю жизнь. Их никого уже нет. Только я среди них сиротой…

Белоносов умер в начале 1980-х годов в Барнауле, был он профессиональным художником. Остальные, кроме меня и Луппова (у него не было левой руки), погибли на разных фронтах. Погибли и другие таланты в этой страшной бойне, исчезли лучшие — цвет нации…

Недалеко от Элекмонара, где я работал в клубе — в селе Анос, арестовали нашего учителя Григория Ивановича Гуркина. Его картины и материалы были свалены в кладовых этого клуба. Незаконченные холсты с пейзажами. Не меньше центнера масляных художественных красок: французских, индийских, да каких! Белила — лучшие в России, досекинские. Чистые грунтованные холсты, московские или ленинградские. Надо было спасать всё это, ибо было объявлено: все работы Гуркина и его сына Геннадия, в 1937 году расстрелянных в Барнауле (как сообщили мне письменно в 1990-е годы из Барнаульского КГБ), снять. А эти работы заполняли Горно-Алтайский музей, с них мы делали копии. Всего по Сибири было до 5000 работ. И все поснимали… Тогда я вывез верным друзьям до «лучших времён» все работы учителя, что остались дома после ареста. Краски раздал своим ребятам — пусть пишут доброе и прекрасное. Ведь от качества красок во многом зависит качество произведений. А какие были кисти — сказка!

Репрессии шли полным ходом. Арестовали директора педучилища Дубасова. За ним друга нашей семьи еще по Бийску агронома Петра Александровича Матусевича, святой простоты человека, о таких говорят — и мухи не обидит. Заливалась слезами его жена Мария Казимировна. С того времени началось что-то невообразимое в городе. Люди начали по ночам исчезать… Подвалы НКВД, где правил майор Жигунов, были полны арестованных, которые вскоре «испарялись». Женам, добивавшимся свидания с мужьями, объявляли: «Разберутся, разрешат…» Но не «разобрались и не разрешили». «Свидания» начались в 1950-х годах, когда за городом, далеко от восточной окраины, начали строить цех для гардинной и мебельной фабрик. Бульдозеры вырыли из земли более полутора тысяч скелетов с пробитыми пулями черепами!!!

В 1997 году горно-алтайская газета «Звезда Алтая» в трёх номерах опубликовала фамилии расстрелянных местным НКВД жителей области и города, почти всех репрессированных — 1700 душ! За 1937, 1938, 1939 годы и единицы — за последующие, когда расстреляли и самого палача Жигунова. Его помощник-сержант застрелился. «Собакам — собачья смерть!» — говорили в городе.

Всю интеллигенцию, руководителей госучреждений, ликвидировали подчистую! Больше «выдергивали» из сел Элекмонарского района: замечены в «связях с Екатериной Калининой» или Г. Гуркиным — следовал мутной воды поклеп! Читаешь страшный список и ума не приложить: как можно умудриться расстреливать людей по 10, 50, а иногда и за 100 человек, успеть закопать подле города и чтобы все это было незаметно! Ведь мы ходили в эти места на этюды и ничего не видели…

Город опустел. Одичал. Люди боялись друг друга. Репрессировали всех подряд: интеллигенцию, рабочих, колхозников, мещан, больше всего — ссыльных. Исчезла с лица земли вся артель корейцев; в списке убитых читаю: десять Кимов, в том числе председатель, расстреляны тогда-то, во столько-то часов и минут ночи. Машина смерти! Пускали «в распыл» семьями: мужа, жену и сына! Погибло 12 женщин.

Были у меня подозрения. В конце улицы Социалистической — главной, где поворот вправо с начала Алферовской, нашей, — стоял у моста в бараках кавалерийский дивизион милиции. Все — необычно нелюдимы. Форма с темно-синими петлицами. Этих «кавалеристов» никто не знал. Вход — закрыт. За ним — лошади, люди с винтовками. Это место я старался пройти побыстрей!.. Расстреливать людей могли только эти люди, точнее — нелюди…

Вот с такими настроениями я уезжал побыстрей в армию. Отца моего друга Виктора Голомазова тоже расстреляли. О чем он не говорил ни слова, иначе — сам туда же!

Поступил на работу художником-оформителем в облдрамтеатр, в русскую труппу. Помнится мой «дебют» — постановка трагедии М. Ю. Лермонтова «Маскарад». Вот тут-то мне помогло полное собрание его сочинений с иллюстрациями. Спектакль прошел с большим успехом и долго не сходил со сцены. Ставил режиссер-ленинградец Волохов. Это была труппа выпускников Ленинградского театрального института (или училища), направленных на «укрепление культуры национальных окраин страны».

Ещё один штрих той эпохи. В феврале 1937-го по всей стране широко отмечался день гибели А.С. Пушкина — СТОЛЕТИЕ. Мы помпезно оформили двухэтажное здание педагогического училища, к которому была прикреплена по общеобразовательным дисциплинам и денежной стипендии наша школа.

Иллюстрации произведений поэта во все стены на оберточной, жесткой бумаге гуашью, клеевыми красками написали: по сказкам — Леонид Богданов; «Полтава» — Александр Пьянов. Я оформил внизу в большом классе «Бахчисарайский фонтан», там выступали девушки из училища в бутафорских пышных нарядах. Родион Александров и Михаил Белоносов рисовали сцены из «Медного всадника», из «Дубровского»… Всем ведал незаменимый, талантливейший художник Алексей Алексеевич Луппов, кстати говоря, брат танкиста — Героя Советского Союза.