На службе у бога войны. В прицеле черный крест - Петр Демидов Страница 18

Когда я узнал об этом дурацком методе проверки несения караульной службы, то, встретившись с политработником один на один, высказал ему все, что о нем думаю. Ведь могло быть и такое: кто-то впотьмах схватил бы карабин и за милую душу пристрелил проверяющего. Вот и получилось бы «Хенде хох!», только наоборот.

Мучились мы и дальше с этим комиссаром, кто-то из моих помощников даже предлагал походатайствовать, чтобы его направили на повышение, только бы не путался под ногами. Особенно я опасался, что комиссар вмешается и испортит все дело при проведении одной довольно деликатной операции.

Разведка обнаружила в деревне Вороново дом отдыха гитлеровской солдатни, и командир батареи Веселов приказал его ликвидировать при первой же возможности. Деревня находилась недалеко от наших позиций, и я приказал своим батарейным разведчикам еще раз перепроверить наличие такого дома отдыха, куда, по слухам, немцы по ночам привозили русских девушек. Наша разведка подтвердила: такой дом существует. Когда обсуждали план ликвидации этого увеселительного заведения, наш доблестный комиссар в безоглядном раже настаивал на том, чтобы, как он выразился, выжечь начисто это фашистское гнездо. А провести операцию надо было деликатно, так, чтобы не пострадали жители деревни.

И мы ее провели, причем довольно удачно. Проложили из нашего болота дорогу, заранее выбрали место для огневой позиции, перетащили туда пушки, все делалось ночью тихо, скрытно. Об операции немцы не подозревали, в дом отдыха проходили спокойно, чувствовали себя в полной безопасности.

Обстрел решено было начать утром, когда сон бывает самым крепким. Батарейцам пришлось немного померзнуть. Проходя от орудия к орудию, я слышал, как они беззлобно кляли войну и Гитлера. Мое имя пока не упоминали. Стало светать. Легкая морозная дымка опутывала полупрозрачным маревом видневшуюся вдалеке деревню. Наконец дымка рассеялась, и в бинокль отчетливо просматривалась наша цель — публичный дом.

Командир первого орудия не выдерживает:

— Товарищ лейтенант, пора!

Да, пора начинать стрельбу, пока деревня не проснулась. Подаю команду: «По бардаку гранатой, первому — взрыватель фугасный, второму — осколочный! Прицел… Уровень… Огонь!» В утренней тишине хлопают два выстрела. Поднимаю бинокль — недолет. Ввожу поправку. Теперь снаряды ложатся в цель. Стреляные гильзы с легким звоном падают на мерзлую землю. Расчеты работают спокойно, слаженно, без всякой суеты.

Публичный дом уже горит ярким пламенем. Мы сделали еще несколько выстрелов для уверенности, и сразу же ездовые подали передки. Прицепив орудия, расчеты быстро удалились из опасного места. Так, без потерь мы прибыли в свое расположение, наказав фрицев за их беспечность.

Мы потом не раз делали дерзкие вылазки, не давая противнику спокойно отсиживаться в занятых селах и деревнях. Наученные горьким опытом, немцы усилили посты и караулы, постоянно следили за передним краем, использовали для наблюдения даже аэростат. Первое время наши разведчики не могли определить, откуда он поднимался. Маскируясь на фоне леса, аэростат взмывал на небольшую высоту, корректировщики успевали засечь цели на нашем участке фронта и спокойно уходили в неизвестном направлении. Пробовали его сбивать — безрезультатно.

И все же корректировщиков подвела немецкая аккуратность. Чувствуя свою безнаказанность, аэростат стал подниматься в одно и то же время, хотя и из разных точек. И все же мы его подловили. Эту штуковину на нашем участке фронта мы больше не видели. Огнем нашей батареи он был сбит.

Однако какие бы вылазки мы ни делали, в каких бы стычках ни участвовали, в зачет эти, пусть и небольшие, победы нам не шли. Вайнштейн постоянно напоминал о себе. Я был уверен, что Юрий Забегайлов не оставит меня в беде. Февральской ночью 1942 года раздался звонок из штаба артиллерии. Звонил Юра. Он сообщил, что освободилась должность командира штабной батареи, и поинтересовался, каково мое мнение на этот счет. Я сразу же спросил об обязанностях командира штабной батареи. Выяснилось: сей командир в основном обслуживает высокое начальство. Я — полевой командир, и быть мальчиком на побегушках мне не хотелось. Юра это понял, но моя просьба оставалась в силе.

Прошло еще какое-то время. Снова звонок Забегайлова. На этот раз предложение — поехать в Москву, в Артиллерийское управление. Оно формирует новые артиллерийские части. Должность командира батареи мне будет обеспечена. Это предложение я принял с радостью.

Ждать отъезда долго не пришлось: пришел приказ об откомандировании моей персоны в Москву. Командир полка подполковник Деркач ничего не знал о хлопотах моего приятеля, был даже удивлен тому, что меня отзывают в Артиллерийское управление. Сказал только, что ценит меня как командира, помнит по сентябрьским боям и хотел, чтобы я продолжал служить в полку, сулил повышение. Тут я малость струхнул. Любая должность меня не устраивала, ведь все равно пришлось бы быть в подчинении Вайнштейна.

Пришлось открыться Деркачу, рассказать о столкновении с комиссаром полка. Подполковник выслушал меня, покачав головой, сказал:

— Теперь я понимаю, почему мстительный Вайнштейн всегда отказывался подписывать представления о твоем награждении и о присвоении очередного воинского звания. Помнится, всегда придумывал какую-нибудь причину. Но я, честно признаюсь, о ваших отношениях не имел никакого понятия.

Деркач согласился отпустить меня с миром и, пожелав в дальнейшем хорошей службы, тут же попросил отвезти письмо для жены. Видимо, не хотел, чтобы его читала цензура:

— Письмо опустишь в почтовый ящик, вот и все твои хлопоты. Надеюсь, это будет не обременительно.

На этом мы расстались с командиром артиллерийского полка, человеком, как мне показалось, душевным и порядочным во всех отношениях.

Трогательным было прощание с батарейцами, с которыми я несколько месяцев просидел, в полном смысле этого слова, в болоте, беспокоя дерзкими вылазками противника. Это время незабываемо, оно осталось в моей памяти навсегда. У Петра I было сидение «азовское», а у меня и моих батарейцев — «ленинградское».

В штабе артиллерии, куда я приехал проститься с Юрием Забегайловым и поблагодарить его за участие в моей дальнейшей судьбе, меня захотел увидеть сам полковник Коробченко. Вместе с адъютантом мы вошли в его «апартаменты». Полковник был в хорошем расположении духа, весьма доброжелателен. В ходе беседы сообщил, что до войны работал в Управлении кадров Красной армии и знает многих работников Артиллерийского управления, в том числе и его нынешнего начальника полковника Гамова. Тут же посоветовал:

— Если в Москве возникнут какие-нибудь проблемы, иди, не стесняйся к полковнику Гамову, мужик он хороший, непременно поможет.

Коробченко заранее заготовил два письма. Одно предназначалось жене, которое я должен, как и письмо Деркача, опустить в городе в почтовый ящик, другое — своей «пассии». По последнему письму мне пришлось выслушать строгие наставления. Моя «боевая задача» заключалась в том, чтобы я убедил Сашу (так звалась пассия Коробченко) ни в коем разе не появляться на фронте. Она бомбардирует его письмами, в которых настаивает, чтобы он дал «добро» на ее приезд в дивизию.