Джефферсон - Игорь Ефимов Страница 18

— Ещё не могу сказать с уверенностью. Меня смущает то, что все кости мы находим лежащими вперемешку — ни одного цельного скелета. Может быть, эти захоронения устраивались после эпидемий, поражавших посёлок. Или после землетрясений. Судя по всему, в памяти индейцев курганы окружены какой-то печальной славой. Несколько лет назад здесь ещё не было поля, всё покрывали деревья. Небольшое племя проходило неподалёку, отправляясь в Уильямсберг. Ни у кого не спросив дороги, они свернули сюда, нашли захоронение и долго простояли, вздымая руки к небу и громко стеная.

— Вы будете раскапывать дальше?

— Непременно. Если снег не помешает, дойдём до самого основания. Впрочем, на сегодня, пожалуй, хватит. Едемте обедать в Монтичелло. По дороге расскажете мне, что случилось. Похоже, тени краснокожих не сумели отвлечь вас от сегодняшних забот.

Они сели на коней, медленно поехали вверх берегом реки. Эдмунд всё не решался начать, и Джефферсон, словно забыв о нём, снова говорил или думал вслух о том, что так занимало его последние месяцы, — об истории земли, лежавшей у них под ногами. Была ли она когда-нибудь связана со Старым Светом? Почему некоторые животные обитают по обе стороны океана, а некоторые — только здесь? Прав ли Бюффон, утверждая, что американские животные мельче европейских? Каким образом остатки морских раковин оказались заброшены на высоту в тысячу футов и больше? Можно ли объяснить это Всемирным потопом? Или гигантское землетрясение вздыбило то, что когда-то было дном океана? И снова об индейцах: почему в языках разных племён нет ничего общего? Ведь в Европе общие корни сохраняются в языках разных народов веками. Не следует ли отсюда, что разделение индейцев на племена произошло много тысячелетий назад? И каким же невероятным сроком надо измерять тогда возраст рода человеческого?

— Как вы стали далеки от нас! — воскликнул вдруг Эдмунд. — И не только в пространстве — во времени тоже.

В голосе его было столько искренней горечи, что Джефферсон оборвал фразу на полуслове и примирительно сжал юноше руку.

— Счастье эгоистично, дорогой Эдмунд. Если и вам когда-нибудь доведётся жить анахоретом, не видя ничего вокруг, кроме природы и родных лиц, вы поймёте меня. Поймёте, с какой изобретательностью можно каждый день изыскивать оправдания тому, чтобы и дальше не ездить в Уильямсберг.

— Предоставляя старых друзей их судьбе? Какой бы она ни была?

— Что-нибудь случилось?

— Я поссорился с отцом. Смертельно. Мы сказали друг другу ужасные слова. Я ушёл из дома и снял комнатёнку за Капитолием.

— О боже правый. Бедный Джон.

— Бедный Джон, бедный мистер Рэндольф, бедный господин прокурор. Одно это и слышишь. Все жалеют несчастного отца, никто не скажет — «бедный Эдмунд». Только сестры иногда прибегут тайком, пришьют пуговицу, сунут кусок домашнего пирога, поплачут и убегут.

Он прикусил губу с такой силой, что когда разжал зубы, она секунду оставалась мертвенно-белой. Тропа свернула от реки в заросли бересклета; с ветвей, задетых лошадиными боками, посыпались на землю остатки красно-чёрных ягод.

— С чего началось на этот раз? — спросил Джефферсон.

— Точно не помню. Кажется, он сказал что-то язвительное о Патрике Генри. Я вступился. Он заявил, что ему отвратительно видеть, как обычное тщеславие рядится в тогу патриотизма и свободолюбия. Я сказал, что из тщеславия люди обычно не склонны рисковать головой. Он ответил, что смутьяны и крикуны пользуются гуманностью английского законодательства и мягкотелостью судей. «Какие же это судьи проявили мягкотелость?» — «А хотя бы те, которые оставили безнаказанным разбой в Бостонской гавани».

— Боюсь, он не останется безнаказанным, — вставил Джефферсон.

— Я сказал, что ящики с чаем были разрублены и выброшены в море индейцами. На что он ответил, что если бы с этих индейцев смыть боевую раскраску, обнаружилось бы несколько хорошо известных джентльменов, по которым давно плачет виселица. Тут уж я совсем взвился. «Когда у нас в гавани произойдёт что-нибудь похожее, не советую вам заниматься отмывкой. Можете под боевыми узорами обнаружить своего сына!» — «Не беспокойся, я исполню то, что велит закон, и по отношению к сыну». — «И получите орден от кровавого тирана, которому вы служите!» — крикнул я. Он побагровел и закричал… Нет, не хочу повторять. Про меня, про вас, про Вашингтона, Уокера, Уайта — про всех. Я хлопнул дверью и убежал.

— Да, тяжело всё это. Очень тяжело. И всё же я снова скажу: бедный Джон. Ведь вы, убегая, знали, что почти любой дом в Виргинии откроет вам двери. А он? К кому пойдёт, на кого сможет опереться? На одного губернатора?

— Ах, мистер Джефферсон! Насколько бы мне было легче, если б он был глуп, жесток, напыщен, несправедлив. Если б дурно обращался со мной или сестрами. Если б сделал что-нибудь такое, за что бы я мог перестать любить его.

Эдмунд хлюпнул носом, и Джефферсон, поспешно обняв его за плечи, принялся говорить о том, что дело ещё не безнадёжно, что он при случае попробует поговорить с Джоном и помирить их, что на пятом десятке человеку трудно так сразу перестать верить тому, чему он верил и служил всю жизнь, что старшее поколение, особенно те, кто родился или учился в Англии, связаны с нею тысячью живых нитей и нельзя ждать, чтобы они оборвались быстро и безболезненно. И пока он говорил, ему ни разу не пришлось подыскивать слова, ибо с такими же уговорами он много раз обращался к самому себе перед каждым визитом в Шедуэлл, к матушке — к миссис Джейн Рэндольф Джефферсон.

Когда подъезжали к Монтичелло, с запада ненадолго пробилось солнце и насквозь прошило незастеклённые окна в правом крыле нового дома. Центральная часть и левое крыло были уже совсем закончены, две каминные трубы усердно дымили. Джефферсон мысленно приставил к фронтону четыре колонны, которые он недавно добавил на плане — передвинул, сделал толще, перечеркнул.

В гостиной Бетти Хемингс, которую Марта после смерти отца забрала к себе вместе со всем потомством, нянчила маленькую Пэтси. При виде вошедших девочка соскользнула с её колен и затопала, заковыляла навстречу отцу, улыбаясь и что-то лопоча про яблоки, про те яблоки, которые укатились, куда-то они укатились, никому не достать, даже Бетти не знает, где искать их. Джефферсон уже протягивал к ней руки, но в это время из боковой двери вылетела Марта и с укоризненным воплем: «Томас, опомнись! прямо из могилы!» — подхватила девочку и отбежала в угол, прижимая её к груди. Джефферсон виновато постучал себе кулаком по лбу и ушёл умываться.

Стол был накрыт в столовой рядом с горящим камином. Пэтси, чуть заробев, позволила Эдмунду усадить себя рядом с ним и, закрыв глаза, проглотила с протянутой ложки несколько горошин. От тепла, от детского лепета, от всей мягкой, дружеской атмосферы дома лицо Эдмунда постепенно разглаживалось, искусанные губы всё чаще растягивались в улыбку.

Марте рассказали о его горестях, она слушала сочувственно, но потом вдруг покачала головой и сказала:

— Мне ли не знать, каково это — нелады с любимым отцом. Сколько я натерпелась от своего! Мои тайные счёты с ним были подлиннее тех, что мистер Джефферсон получает от своих поставщиков. Я тоже негодовала, возмущалась, плакала втихомолку, страдала! Но вот он умер — и как я хочу вернуть теперь эти свои страдания, слёзы, обиды. Вернуть, вернуть их! Но нет — поздно.