Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса - Филиппа Грегори Страница 18

Я медленно спустилась по лестнице, и все это время мы с Генрихом не сводили друг с друга глаз, и каждый словно пытался проникнуть в душу своего бывшего и отчасти воображенного врага. Мне было чрезвычайно трудно приучить себя к мысли о том, что, хочу я этого или нет, мне все же придется выйти за него замуж, ложиться с ним в постель, вынашивать его детей, жить с ним до конца моих дней. Мне придется называть его мужем, он станет моим господином, а я — его женой и, по сути дела, его вещью. И до самой его смерти не смогу избавиться от его власти надо мной. Да, я с холодным сердцем размышляла о том, не буду ли я всю оставшуюся жизнь, каждый ее день, желать ему смерти.

— Добрый день, ваша милость, — тихо сказала я, спускаясь с последней ступеньки, и склонилась перед Генрихом в реверансе.

Затем я подала ему руку, и он, наклонившись, поцеловал кончики моих пальцев, но потом выпрямился, притянул меня к себе и поочередно расцеловал в обе щеки на прелестный французский манер — я знала, что подобное обхождение принято во Франции при дворе, но все эти поцелуи ровным счетом ничего не значат. Пахло от него приятно — чистотой, а от волос исходил свежий аромат зимних сельских полей. Когда он чуть отступил от меня, я заметила настороженность в его карих глазах, и он с неуверенной улыбкой сказал:

— Добрый день, принцесса Элизабет. Рад, что наконец-то могу с вами познакомиться.

— Не хотите ли выпить бокал вина? — предложила моя мать.

— Благодарю вас, — учтиво ответил он, не отрывая взгляда от моего лица; по-моему, он оценивал, насколько я гожусь ему в жены.

— Сюда, пожалуйста, — пригласила его моя мать и неторопливо пошла впереди, ведя гостя в свою гостиную, подальше от этого неуютного огромного зала; на столике уже был приготовлен графин венецианского стекла и такие же бокалы. Король уселся в кресло, но, что было весьма грубо с его стороны, нам сесть не предложил, и мы были вынуждены стоять с ним рядом. Мать разлила вино и первый бокал подала ему. Он чуть качнул бокалом в мою сторону и опустошил его одним глотком, как в пивной, не сказав при этом ни слова. Казалось, ему доставляет удовольствие сидеть вот так, молча, и задумчиво меня разглядывать, пока я стою перед ним, точно провинившийся непослушный ребенок.

— А это мои младшие дочери. — Мать с невозмутимым видом представила королю моих сестер. Казалось, ее почти невозможно вывести из себя — еще бы, ведь эта женщина ухитрилась проспать убийство короля! Сперва она кивком подозвала к себе Сесили и Анну, стоявших в дверях, и те привели Бриджет и Кэтрин. Все четверо склонились перед королем в низком реверансе, и я не могла сдержать улыбку, глядя, с каким достоинством делает это малышка Бриджет, истинная герцогиня, если судить по ее величественным манерам. Заметив, что я улыбаюсь, Бриджет укоризненно на меня посмотрела, и я тут же убрала с лица улыбку; она у нас была чрезвычайно серьезной пятилетней особой.

— Я очень рад познакомиться с вами, — приветствовал их всех сразу король, не потрудившись даже встать на ноги. — Удобно ли вы здесь устроились? Все ли необходимое у вас есть?

— Да, спасибо, — смиренно поблагодарила моя мать, словно ей вовсе и не принадлежала когда-то вся Англия, словно Вестминстер не был когда-то ее любимым дворцом, хотя в нем и до сих пор царили установленные ею порядки.

— Содержание будет выплачиваться вам каждые три месяца, — сообщил ей Генрих. — Моя матушка сейчас как раз отдает соответствующие распоряжения.

— Прошу вас, передайте мои наилучшие пожелания леди Маргарет, — сказала моя мать. — Ее дружба так поддерживала меня в недавнем прошлом, да и в более отдаленные времена я весьма высоко ценила ее преданное служение мне.

— Да, непременно передам, — сказал Генрих таким тоном, словно ему неприятно было напоминание о том, что его мать была фрейлиной моей матери. — Кстати, вскоре вашего сына Томаса Грея выпустят из французской тюрьмы, и он сможет вернуться домой. — Новый король явно продолжал расточать благодеяния.

— Да, я очень вам за это благодарна, — ответила моя мать. — Также прошу вас передать вашей матушке, что моя дочь и ее крестница Сесили пребывает в добром здравии и благодарит вас и леди Маргарет за заботу и предложение о новом замужестве. — Сесили тут же низко поклонилась, чтобы король понял, о ком из моих сестер идет речь. Он с рассеянным видом, если не со скукой, кивнул, хотя Сесили смотрела на него так, словно только и мечтает о том, чтобы день ее свадьбы с родственником леди Маргарет был наконец назначен; только и ждет указаний короля, ибо в настоящий момент не может считать себя ни мужней женой, ни вдовой, ни девушкой. Но Генрих так и не дал Сесили возможности высказать все это.

— Мои советники сообщают мне, что народ жаждет увидеть свадьбу принцессы Элизабет, — сказал он, и моя мать слегка наклонила голову в знак согласия. — Потому мне и захотелось удостовериться, что вы здоровы и счастливы, — прибавил он, обращаясь непосредственно ко мне, — и согласны выйти за меня замуж.

От неожиданности я вскинула на него глаза. Нет, я не чувствовала себя ни здоровой, ни счастливой; я была глубоко несчастна, я горевала о своем погибшем возлюбленном, которого убил мой будущий жених, этот вот человек, наш новый король; убил и велел похоронить в безвестной могиле без каких бы то ни было почестей. И теперь он сидит передо мной и вежливо спрашивает, согласна ли я стать его женой, хотя именно он велел своим подручным сорвать с моего Ричарда доспехи, одежду и даже нижнее белье, а потом привязать его обнаженным к седлу и погнать коня рысью! Мне рассказывали, что голова мертвого Ричарда, низко свисавшего с седла, билась о деревянные балки моста Боу-бридж, когда войско въезжало в Лестер. С тех пор этот стук — когда голова мертвеца ударялась о деревянные столбики моста — постоянно меня преследовал, он эхом звучал и в моих снах. Затем они выставили обнаженное тело Ричарда на ступенях алтаря в лестерском соборе, чтобы каждый мог убедиться, что он мертв и владычеству Йорков в Англии положен конец — а вместе с ним и всякой надежде на мир и счастье.

— Моя дочь Элизабет вполне здорова и счастлива; она также готова с величайшей покорностью служить вашей милости, — любезно ответила Генриху моя мать, стремясь заполнить возникшую неловкую паузу.

— И какой же девиз вы выберете, став моей женой? — спросил он у меня.

Неужели он пришел только для того, чтобы мучить меня? — подумала я. Какой там еще девиз? С какой стати я должна была думать о каком-то девизе для себя в качестве его супруги?

— Возможно, у вас есть какие-то особые предпочтения? — спросила я у него, и голос мой прозвучал холодно и без малейшей заинтересованности. — Поскольку у меня самой никаких идей нет.

— Моя матушка предложила «смиренная и раскаявшаяся», — сказал он.

Сесили насмешливо фыркнула, не сумев сдержаться, и тут же сделала вид, что закашлялась, но покраснела и отвернулась. Мы с матерью обменялись встревоженными взглядами, но обе понимали: сказать тут нечего.

— Как вам будет угодно. — Я старалась говорить ровным тоном и достаточно равнодушно и была рада, что мне это удалось. Если уж я не могу ничего другого, то хотя бы сделаю вид, что мне все это безразлично.