Шестой прокуратор Иудеи - Владимир Паутов Страница 18

– А иудейское государство разве не жестокое, а… – парировал я обвинения в адрес моего государства, ибо присягал ему на верность, но не успел даже начать говорить, как Гамалиил, не церемонясь, перебил меня.

– Да, да, да! Согласен со всем, что ты скажешь, Понтий! – проговорил мой собеседник, – наше общество во сто крат кровожаднее, беспощаднее, хитрее и лицемернее, нежели ваше. Вот поэтому и появился Назорей именно в Палестине, а не в Риме, чтобы начать совершать своё благое дело здесь. Вполне закономерно! Что толку, что вы имеете сотни богов, и побеждённые Римом народы имеют столько же? Что объединяет вас? Сила оружия? Но силы не достаточно, чтобы удержать обширные территории и народы в повиновении, ибо Рим не является родиной для большинства из них. В империи, говорящей на разных языках и имеющей разные традиции и обычаи должна быть одна идея, способная объединить всех в единое целое. Этой идеей может быть только единобожие, прокуратор! Вот поэтому и желают смерти члены Высшего совета и Синедрион проповеднику из Каперанума, ибо он покусился на монопольное право иудеев быть единственным народом у Бога. Они, глупцы, даже не понимают, что Иудея – часть вашей империи, а потому мы рухнем вместе с вами. Спасти римское государство, удержать его в прежних границах можно лишь только на основе одной веры и единого Бога. Иудеи не верят в воскресение из мёртвых, не верят и в загробную жизнь. Наш Синедрион и первосвященники, бывшие и нынешние, вполне довольствуются своим сегодняшним положением под покровительством Рима. Они материалистичны в своих земных удовольствиях. Им нет никакой необходимости принимать новые идеи потому, как их удовлетворяет тот Бог, которому они покланяются. К тому же Иисус отвергает одну из заповедей писания: право субботы. А у нас такое равносильно преступлению. В этом видят для себя главную опасность первосвященник и прочие члены Синедриона. Для Рима же Назорей опасен в другом. Иисус – предводитель бедных и рабов. Ты посмотри, Понтий, как за ним ходят нищие, сирые и убогие. Он – их царь, к тому же он – противник любой власти. Его идеи – свобода, справедливость, равенство, милосердие и братство – когда-нибудь перевернут весь мир. Разве это не является угрозой для богатых и тонущих в роскоши римских патрициев? А для тебя лично, Пилат? Ты готов раздать свои богатства и жить наравне с бывшим своим рабом? А если…

– Погоди, погоди, Гамалиил! То ты говоришь, что он хочет подарить вашего бога людям и принести всем на земле счастье, то утверждаешь, что его слова представляют угрозу. Так ты предлагаешь его…

– Я ничего не предлагаю. Я просто размышляю, Понтий! Не моё дело давать советы тебе, римскому прокуратору, но будет лучше его казнить. Этим ты решишь два вопроса. Во-первых, получишь лояльность со стороны иудейского духовенства, ведь твои отношения с членами Высшего совета, Синедрионом и особенно с первосвященником весьма плохи, а, во-вторых, уберёшь ненужный тебе источник постоянной опасности восстания нищих и рабов.

– Так он, что же, готовит восстание рабом? Я как-то не усмотрел в его проповедях призывов к мятежу! Или это мои соглядатаи скрыли от меня столь важные сведения? – усмехнувшись, спросил я своего собеседника, ибо был крайне удивлён его нынешней позицией. Сейчас он всячески старался уговорить меня лишить жизни странствующего проповедника по имени Иисус, которого недавно, буквально пару дней назад, неистово защищал от нападок местного духовенства. Гамалиил, правда, ещё не сказал мне открыто: «Казни его!», – но я внутренне чувствовал, как он подводит свой разговор именно к этому.

– Твой сарказм понятен, – будучи человеком умным и мудрым бывший священник прекрасно понял, что я догадался о его намерениях, – проповедник, действительно, не выступает против власти Рима, ибо прекрасно понимает бесполезность мятежа. Ведь подавлять бунт ты будешь ох как жестоко, а он не желает, чтобы новая вера возникла бы на крови и смерти людей. Себя же Иисус готов принести в жертву, а потому он стремится осуществить переворот в сознании человека, дабы все: и нищие, и богатые – добровольно согласились бы жить в едином обществе, где царили бы братство, справедливость, милосердие. Однако, к сожалению, всегда могут найтись люди: всякие там горлопаны, проходимцы, мерзавцы, негодяи, которые его заповеди попытаются использовать как призыв к бунту. Но пройдёт ещё немного времени, и он вскоре будет всем мешать, и тебе в том числе. Дай согласие на казнь, Пилат!

– Это в тебе говорит бывший иудейский священник?

– Нет, игемон! Это говорит во мне реалист!

– Раньше ты говорил по-другому, старик! Что случилось, Гамалиил? Он тебя чем-то обидел, задел твою иудейскую гордость?

– Нет, Понтий, здесь говорит не обида, а здравый смысл, хотя выбор за тобой. Подумай, прежде чем что-то решить в отношении этого пришельца из Галилеи.

– Ладно, Гамалиил! Ступай! Хочу подумать в одиночестве! – недовольно бросил я вослед бывшему священнику, ибо радоваться мне было нечему. Разговор с Гамалиилом ещё больше запутал меня в хитрых сплетениях интриг местных жрецов, явно искавших выгоду для себя, но вот что это за выгода такая и к чему они стремились, добиваясь моего согласия на казнь проповедника, мне было не совсем понятно.

Хранитель библиотеки ушёл. Я остался один. «Занятно, весьма занятно! Со стариком явно что-то произошло. Раньше он был более благосклонен к Назорею», – назойливо вертелась в голове мысль, которая явилась причиной моего безудержного любопытства, желания обязательно узнать, почему вдруг изменилось мнение Гамалиила в отношении проповедника, которого он ещё недавно хвалил и защищал в спорах со мной. Я сидел в кресле, раздумывая над этим, не зная, что сейчас, спускаясь вниз по лестнице, бывший священник еле слышно себе под нос горестно прошептал: «Иисус! Ты просил меня помочь тебе, что ж, я помог…. Прости, но ничего другого придумать для спасения твоего дела мне не удалось! …»

* * *

Я находился на втором этаже, когда услышал, как кто-то поднимается по лестнице. Этим человеком мог быть только мой помощник, Савл, ибо я приказал ему обязательно доложить после того, как его люди проследят за Искариотом. Мне было важно знать, что же предпримет этой ночью главный жрец Иерусалима, так как не сомневался, что мой осведомитель пошёл именно к нему.

Савл был прекрасным помощником. Он мне нравился, так как был исполнительным, честным и храбрым человеком. Знакомство наше произошло в Риме почти семь лет назад. Я тогда вместе с женой присутствовал на скачках. Вопрос о моём назначении в Иудею практически был решён, и через пару недель мне надлежало отправиться в совершенно незнакомую для меня страну. Правда, кое-кто из моих друзей, побывавших в Палестине, рассказывал что-то о местных племенах и прочее, но сведения те были довольно отрывочны, неполны и эпизодичны. Естественно, я искал человека, который смог бы не только поехать со мной в Иудею, но и стать моим помощником, советником и, возможно, другом.

Савла привёл на скачки Марк, один из моих давних знакомых. Вот именно он и представил мне моего будущего помощника, которому суждено было занять достойное место не только в свите римского прокуратора, но и… Правда, не стоит спешить, всему своё время, и я обязательно расскажу немного позже, кем стал годы спустя гражданин Рима по имени Савл.