Письма к императору Александру III, 1881–1894 - Владимир Мещерский Страница 17

Жрецов у этого нового Ваала явилось множество, и то, что в течение стольких лет совершали они ему в угоду, довело теперь положение дел до острых проявлений, в которых ужаснее всего мысль, что современная жизнь и будущее детей теперь, так или иначе, в большинстве, находится в руках людей этого извертевшегося поколения. Первое, за что тогда взялись с жаром и что надо было осмеять, подточить и унизить, – это элемент военный, военное воспитание. И если здесь – влитием в войска нездоровых соков разночинства общей воинской повинности, систематическим развинчиванием дисциплины в корпусах, насильственным одемократизированием состава офицеров, уничтожением в их среде всякой связи, общности и товарищества – если всем этим еще не так много сделано, как можно было ожидать, это надо приписать неоцененным качествам и инстинктам массы народа русского и неоцененным условиям военного духа и военной жизни, которая даже и при теперешней ее распущенности и ослабевшей дисциплине все же делает свое дело, имеет свое влияние. Но надо всегда помнить, что никакие качества, никакая твердость не выдерживают постоянного, насильственного давления. Мы все говорим: “Ничего! Ничего не будет! Все это пустяки и преувеличения!” И говорим это обыкновенно до какого-нибудь мрачного явления, которое поражает нас и ошеломляет, и тогда только мы хватимся: отчего бы это вышло?..

Военные учебные заведения, как известно, подверглись коренной и в высшей степени легкомысленной, если не преступной, ломке. Для нас, крайне нуждающихся в массе средне-образованных людей, не имеющих ни в какой мере удовлетворяющего спрос даже низшего технического образования, вдруг оказались неудовлетворяющими военно-учебные заведения и презренными их традиции. Все это глупо, бестолково, не понимая, что делают, не понимая, куда толкают несчастную молодежь, – все потянуло в университет. Каков был этот университет, какие у него бывали профессора и что там делалось, мы теперь со всем этим немного знакомы. Началось усиленно-высокомерное отношение ко всякому, кто носит военный мундир. Болтуны, негодные ни для какой жизни и работы, пошлые фразеры, носившиеся с своим “университетством”, которое на деле ломаного гроша не стоило, – все это подняло такую пыль, что люди поскромнее просто растерялись. Выдумана была позорящая кличка “кадетский”, употреблявшаяся во всевозможных применениях как противоположность чему-то светлому, хотя это “светлое” было у всех на глазах: все видели, каково оно. Унизили значение корпусов, усиленно их расстраивали, сделали “штатскими”, демократизировали, наставили каких-то полуграмотных, странного вида лакеев-воспитателей, ломавшихся и либеральничавших с воспитанниками и смеявшихся над их военным начальством чуть не в глаза. Завели особые, жалкие семинарии для выделки “воспитателей” с какими-то сокращенными курсами; уронили значение офицеров в корпусе так, что выгоднее было снять мундир и идти в товарищи к этим наскоро выпеченным воспитателям-лакеям. Все, что бы ни делало, что бы ни внушало детям их военное начальство, все это расстраивалось и высмеивалось открыто этими “воспитателями”. С горестью смотрели русские люди, еще не потерявшие здравого смысла, на легкомысленное и злостное разрушение этого здания по камню. И поучительно, что в то время, когда для нас все это вдруг стало так “низко”, в классической стране учености и высшего образования – в Германии – корпуса продолжали стоять твердо и незыблемо, сохраняя неизменно свои вековые традиции, свой военный дух, свой крепкий уклад, не возбуждая никаких недоумений в истинно-образованном обществе и давая стране тот континент офицеров, которым она по справедливости может гордиться.

Но чувства и упования истинно-русских людей нашли и здесь себе отзыв в сердце нашего Верховного Вождя. В начале прошлого года, посещая военно-учебные заведения, Государь Император выразил желание, чтобы поддерживались традиции прежних кадетских корпусов, давших России столько славных имен и такую доблестную армию. Последнюю войну несомненно вели главным образом воспитанники прежних кадетских корпусов, и слава храбрости наших войск была ими достойно поддержана. На заслуги корпусов было ясно указано и в Высочайшем повелении, и в появившемся затем в “Правит[ельственном] вестн[ике]” разъяснении.

После всего вышесказанного более чем странными представлялись тогда речи главного начальника военно-учебных заведений, который вскоре после этого объезжал провинциальные корпуса. Он озабочивался в речах своих, говоренных перед корпусными офицерами, “успокоить либеральную прессу”, что смысл преобразований совсем не тот, какой эта пресса представляла; что возвращение к прежнему невозможно и что будет только некоторое усиление фронтовых занятий… И очевидно г. начальник военно-учебных заведений имел как бы основания утверждать это, ибо до сих пор никакого возврата к прежнему устройству нет и в помине, “яузские” воспитатели состоят при своих местах и дело “развинчивания” идет почти прежним порядком. Но какие учителя в последние годы оказались в корпусах, какие воспитатели – об этом лучше умолчать до поры до времени…

“Учитель” с давних пор был очень видным орудием “развинчивания” – даже в прежнее время. Обыкновенно это был большею частью учитель “русского языка” или “истории”. Бывали и “литературные” офицеры, но эти были конечно осторожнее. Отрава вводилась в организм медленно, но верно. Разумеется, эти люди (обыкновенно именовавшиеся “светлыми личностями”) думали, что делают доброе дело. Они портили детей и делали их иногда на все жизни неисправимыми, несносными, жалкими болтунами. “Меня тогда очаровывали монологи ‘Фауста’ (это в 15-то лет!), – вспоминает один бывший кадет, теперь старый либеральный болтун. – Творения Гумбольта, острый скептицизм Вольтера, идеалы гуманиста Руссо – всем этим я был напитан. Я хотел возвыситься до независимости от среды. Я всегда старался показать строевому начальству, как его презираю” (!). Одна “светлая личность” давала потихоньку мальчику книги, за которые эту личность просто стоило бы высечь – Герцена, Чернышевского, “Колокол”. Мальчика совсем свихнули. “Один из учителей ввел нас в перипетию ученых споров по химии. Одни из нас были за Пайэна, другие за Либиха. Уже тогда какая-то нелепая Сила, неподчиненная законам физики и химии, нами была вполне опровергнута. С нею исчезли из наших понятий, потеряли смысл, все функции и вариации этой Силы!” (Восп[оминания] о кад[етском] корп[усе]. Р[усская] М[ысль]. стр. 180) ^[55]. Мы привели это только как пример, к чему вели еще прежде эти “светлые личности”; теперь они конечно идут дальше, особенно при начальниках, которые и сами-то сбиты совсем с толку. Вообще, нужно сказать, у нас знакомы только с обличениями и тенденциозными воспоминаниями о кадетских корпусах. “Воспоминатели” в роде вышеупомянутого явились во множестве на усиленный спрос их в либеральной печати. Но и из их рассказов даже, как они ни тенденциозны, видно, что все недостатки, на какие они указывают – если даже эти указания и справедливы – совершенно устранимы и присущи не одному только военно-учебному ведомству. Вся хорошая сторона в смысле выработки бодрого и деятельного характера и личной отваги, в смысле сохранения сильного корпорационного, товарищеского духа и высоких понятий о чести – вся эта сторона игнорировалась и топталась в грязь. Но эта сторона неоценима и утрата ее – одно из величайших несчастий нашего больного, желчного и истрепавшегося поколения.