Врангель. Последний главком - Сергей Карпенко Страница 17

Он успевал и говорить, и смеяться, и разливать чай, и глотать пирожки с капустой, и прихлёбывать молоко из стакана. Обращался он к одному Врангелю. Герцог, тщетно пытавшийся сохранить осанистость на продавленных пружинах и грубой пеньковой обивке дивана, лишь слушал внимательно и из беседы выпал.

Врангель успевал не меньше: и кивать в нужных местах, и шутку смешком поддержать, и сквозь прищур пытливо разглядывать хозяина... Высокий, всего-то на голову ниже. Сутулый — не иначе как от неумеренного сидения за письменным столом. Красивым не назовёшь: черты лица тонкие, а нос несуразно большой, с какой-то приплюснутой переносицей, глаза расставлены слишком широко, подбородок маленький и безвольный... Длинные усы, лихо закрученные стрелками вверх, выглядят как-то по-водевильному... И одет не ахти: кургузый, не по росту, пиджак дешёвого сукна и вдобавок сильно потёрт на локтях... Но в заразительном смехе, умном живом взгляде и даже в слабом голосе — «бездна обаяния», как выражается Олесинька. Такие умеют нравиться женщинам... Но самое яркое и притягательное — язык. Поострее американской бритвы «Жиллетт» будет. Не приведи Бог попасть... И пишет так же? Глупо не огладить такого лишний раз...

— А вы не думаете, Василий Витальевич, что пора возобновить выпуск «Киевлянина»? И бить их вашим словом, раз мы пока не можем бить оружием?

— Нет, — решительно возразил Шульгин. — Конечно, все эти вопли украинствующих про «русское иго», под которым, дескать, «Украина стонала двести лет», насильственная украинизация учебных заведений — всё это гнусно и отвратительно. Но я прекратил выпускать газету, протестуя против не-мец-кой оккупации... А теперь шавки Эйхгорна через разных гешефтмахеров — ну, разве один Липерович ещё не в гешефте! — предлагают возобновить, но только... только-то!.. не нападать на германскую политику. А вот не дождутся! Раз моё молчание для них опаснее моих статей — буду бить их молчанием...

Врангель счёл нужным ограничиться понимающей улыбкой.

— ...Значит, совсем их дела плохи. И прекрасно! Щирая Украина погибнет в исполинской пасти истории, словно Атлантида. А Россию и монархию мы восстановим. Любой ценой восстановим... Но! — И Шульгин, как строгий учитель, сделал крайне серьёзное лицо и ткнул худым пальцем в низкий потолок. — Упаси нас Бог совершить это святое дело при помощи Германии...

Он готов был развивать эту кипевшую в нём тему до бесконечности. Тактично послушав ещё какое-то время, Врангель всё же перебил:

— А ежели Германия победит?

Вмиг помрачнев, Шульгин задумчиво и нежно погладил кота, вытянувшегося поперёк его колен. Тот громко замурлыкал.

— Тогда, Пётр Николаевич, боюсь, соглашение с немцами станет для нас неизбежным. Надо трезво смотреть на вещи. Но восстановление монархии при помощи Германии — это самое страшное, что может случиться с Россией... Как монархист я подчинюсь этому. Но произвести над собой ломки не смогу и работать над воссозданием России вместе с немцами не стану. Тем более — с продавшимися им иудами... A-а, вот что я тогда сделаю! Отойду от политической и издательской деятельности и примусь за исторические романы... Не переплюнуть ли Загоскина ^[20], а? «Павло Скоропадский, или малороссы в тысяча девятьсот восемнадцатом году». Каково?

И опять рассмеялся первым.

— Весёлого мало, — нешироко развёл руками Врангель. — Я заехал к Скоропадскому... Когда-то ведь служил под его началом... И попробовал поговорить с ним. Тяжело и бесполезно. Хитрый глупец — и ничего больше. Немцы не дадут ему ни сформировать армию, ни стать настоящим вождём. А он или не понимает этого, или боится признаться себе.

— Порядочность в нём ещё осталась?

— Не уверен, была ли...

— Так вы отвергли его предложение стать во главе штаба украинской армии?

Карие глаза Шульгина смотрели невозмутимо. Ничем не выдав своего удивления, весьма неприятного, осведомлённостью собеседника, Врангель твёрдо ответил:

— Бесповоротно. Прежде всего потому, что такой армии нет и никогда не будет. Ну и по другим причинам. Надеюсь, вполне понятным...

— Вполне.

— Что же тогда остаётся? Добровольческая армия? Что вы о ней думаете? Я ведь за этим и пришёл...

Шульгин всем своим видом показал, что уже понял и это.

— Думаю я вот что... В ней — все задатки возрождения русской армии. Она не согнула шею перед немцами. Она выжила в походе от Новочеркасска до Екатеринодара. И продолжает борьбу без Корнилова. Деникину по популярности, конечно, далеко до болярина Лавра... Но ведь при Керенском его мужественные протесты против разрушения армии и унижения офицерства были слышны всей стране.

— Вы знакомы с ним?

— Нет. Но видеть — видел: в Москве, на августовском совещании, в Большом театре. Он сидел в одной ложе с Алексеевым, Корниловым и Калединым, в правом бельэтаже. Хотя и не выступал. Так что какой он оратор — не знаю. Но как военный — возможно, посильнее Корнилова будет: победы его «Железная» дивизия одерживала громкие, и в плен он не попадал...

По худому, скованному напряжённым вниманием лицу Врангеля тенью метнулось что-то неуловимое. Шульгин и не пытался уловить. К чему? Много разных людей обивало порог его дома в переломный 5-й год, ещё больше — в смутный 17-й, а теперь и вовсе не дом, а проходной двор стал... Все хотят одного: узнать, что будет с Россией и как её спасти. Ни много ни мало... И встречаются среди них весьма и весьма высокие люди — и ростом, и положением. Ростом Врангель, пожалуй, повыше всех прочих будет, но никак не положением. Хотя, человек, похоже, незаурядный. Между бровями наметились вертикальные складки воли. Нос — тонкий, длинный, с горбинкой — придаёт лицу что-то орлиное. Голос — густой мощный баритон. На зависть мощный. Говорит внятно, с властной расстановкой. Привык, видно, драть горло перед войсками. Взгляд вот... Не то что бы неприятный, но какой-то тяжёлый. И давит, как предгрозовое небо. Может быть, виной тому — полуопущенные верхние веки. Или цвет глаз: сталью отливает... Но что притягивает в этом взгляде — прямой, твёрдый, испытующий. И требующий высказаться. Именно решительно требующий, а не вяло приглашающий, как у того же несчастного Николая. А у герцога — пустой, как дно отмытой от вчерашних щей кастрюли. Да и весь он — никчёмник, заурядный увалень голубой крови, хотя и отирается при штабе Эйхгорна... Выродились, увы, Романовы и вся их родня за 300 лет, обрекли себя на бесславную гибель. Ладно бы только себя...

— Это всё в прошлом, Василий Витальевич. А что теперь?

— Пока армия восстанавливает силы на юге Донской области, на самой границе с Кубанской. Денег в обрез. Все наши толстосумы — патриоты одного своего кармана. А нет денег — значит нет оружия, боеприпасов и всего прочего. Но добровольцы едут со всех концов страны, дух исключительно высок, и всё необходимое добывают в бою. Я верю в Добровольческую армию. И считаю, что каждый истинный патриот должен быть в её рядах, ибо без возрождения армии не будет возрождения России.