Федор Никитич. Московский Ришелье - Таисия Наполова Страница 17

— Господи, расположи сердца наши воспринять божественную истину. Даруй властям мудрость и мужество, пошли им многие советники благочестивые, мудрые и мужественные, направь на истинный путь. Искорени убийства и непотребства.

Слова проповеди звучат под самыми сводами, и кажется, что они падают с неба. Филипп произносит их с веселием в сердце.

— Господи, отыми от сердец наших вражие наваждения, исторгни из сердец наших жало бесовское и пошли нам росу благодати духа твоего. Да не прельстимся кознями лукавыми!

Стоя в алтаре по чину ветхозаветных Захарии и Аарона, первосвященников, он возносил кадило, угождая Господу, укрощая его ярость пречистыми молитвами. Но вот во время богослужения в собор вошёл царь, облачённый в чёрные ризы, с боярами и синклитом ^[9]. На головах их были высокие шлыки ^[10], подобные тому, какие носили древние халдеи ^[11].

Филипп продолжал службу строго по чину и словно бы не видел царя, остановившегося неподалёку от него. Ничто не выдавало его душевного смятения. У него было такое чувство, будто к алтарю устремились чёрные вороны. Пошто царь вошёл в святую церковь в сатанинском облачении? Или царь дерзает низвести Бога до себя и тем уподобить себя Богу?

Филипп словно не слышал, что царь уже третий раз испрашивает у него благословения, и не отвечал ему. Тогда стоявший рядом боярин Салтыков сказал:

— Владыко святой, благочестивый государь всея Руси, Иван Васильевич пришёл ко твоей святости и требует от тебя благословения.

Митрополит поднял глаза на царя и произнёс:

— Царь благой, кому поревновал, что таким образом красоту свою изменил и неподоболепно преобразился? С тех пор, как солнце в небесах пребывает, не слыхано, чтобы благочестивый царь свою державу возмущал. Убойся, о царь, Божьего суда! Мы, царь, приносим жертву Господу чистую и бескровную за спасение мира, а за алтарём неповинно льётся кровь христиан и люди напрасно умирают. Ты, царь, хотя и образом Божиим почтён, но и праху земному причастен, и ты прощения грехов требуешь. Прощай и тех, кто против тебя согрешает, поскольку тому, кто прощает, даруется прощение.

Глаза царя побелели от гнева, дуги бровей на искажённом злобой лице поползли вверх. Он ударил жезлом об пол и воскликнул:

— Чернец! Нашей ли власти прекословишь? Наши ли решения хочешь изменить? Не лучше ли тебе хранить с нами единомыслие?

Святитель отвечал:

— О, царь, тщетна будет вера наша, тщетно и проповедание апостольское и не принесёт пользы Божественное предание, которое нам святые отцы передали, и все доброделание христианского учения. И даже само вочеловечение Владыки, совершенное ради нашего спасения. Он всё нам даровал, чтобы непорочно соблюдали мы дарованное, а ныне мы сами всё рассыпаем — да не случится с нами этого! Взыщет Господь за всех, кто погиб от твоего царственного разделения. Но не о тех скорблю, кто кровь свою неповинно пролил и мученически скончал жизнь свою, поскольку ничтожны нынешние страдания для тех, кто желает, чтобы в Царстве Небесном им воздалось благом за то, что они претерпели. Пекусь и беспокоюсь о твоём, царь, спасении.

Размахивая руками от гнева, царь угрожал митрополиту изгнанием и смертью. Филипп отвечал:

— Господь мне помощник, и не устрашусь. Что сделает мне человек, хотя бы и царь? Как и все отцы мои, за истину благочестия подвизаюсь, даже если и сана лишат или лютее надлежит пострадать — не смирюсь!

...После того как царь со своей чёрной свитой покинул собор, люди начали расходиться, пугливо потупив головы. Не приняв апостольского обличения святителя, бояре и служители церковного клира стали тесниться к царевичу Ивану, который кипел негодованием против митрополита Филиппа и гневался на своих слуг за то, что они упустили тот момент, когда митрополит вышел из собора через внутреннюю дверь, и не дали знать о том ему, царевичу. Гнев царевича перекинулся на бояр и церковников:

— А вы, длиннобородые, как посмели отдать своего государя в поношение чернецу недостойному? Или сатана наложил на ваши уста печать молчания?

— Винимся! Не подобало Филиппу прекословить царской воле, — произнёс новгородский епископ, низко склоняя шею перед царевичем.

И тотчас послышались голоса:

— Не по сану взял на себя Филипп обличение помазанника Божия!

— Не по сану!

— Государю нашему от Бога дана мудрость постижения всего сущего!

Много было таких, что желали святителю опалы и погибели. Один боярский отрок крикнул:

— Да покарает Господь ворогов государя!

Вдруг царевич резко повернулся к Фёдору Захарьину:

— А ты что стоишь и ничего не говоришь?

Не успел Фёдор ответить, как боярин Ведищев, известный своей лаской к Никите Романовичу, сказал:

— Не гневи свою душу, царевич. Или не видишь, что нас собрала здесь одна забота и думка? Надлежит всей державе принять постановление, дабы Филипп принёс государю свою вину.

— Разумно молвишь, боярин! — поддержали его голоса.

— Да отпустит ли государь вину Филиппу?! — злобно выкрикнул опричник Василий Грязной. — Всем ныне ведомо, каков чернец безбожный. А вы, церковники, или не видели, какое предательство готовил тот, кого царь облачил высоким саном?

— Довольно, слуга опричный! — остановил Грязного не любивший его царевич. — Вина Филиппа ведома ныне всем! Отпустит ли государь ему вину или покарает как недостойного смерда — на то будет воля государя!