Русский фактор. Вторая мировая война в Югославии. 1941-1945 - Алексей Тимофеев Страница 17

Эмигранты, трудившиеся до войны на ниве сербского просвещения, выступали с пропагандистскими антикоммунистическими лекциями в провинциальных городах. Например, Федор Федорович Балабанов (1897–1972), выпускник богословского факультета Белградского университета, работал до войны преподавателем Священного Писания, психологии, церковно-славянского языка, патрологии и философии в духовной семинариях в Призрени и в Сремских Карловцах ^[131]. Летом 1941 г. он обратился к оккупационным властям с просьбой о направлении его на Родину для ведения там разъяснительной работы. Получив отказ, Балабанов стал ездить по территории Баната с антикоммунистическими лекциями на темы красного террора, коллективизации, колхозов, репрессий, общей деградации, причем подходил к вопросу творчески, даже разработал общий план и рекомендации активистам агитационной деятельности, переданные им белградскому отделению СД ^[132]. С подобными лекциями русские эмигранты выступали и на территории недичевской Сербии. В Валевском округе с различными пропагандистскими лекциями выступали преподаватель истории гимназии города Валево д-р Ростислав Владимирович Плетнев (1903–1985) ^[133], а также преподаватель музыки той же гимназии Василий Иванович Альтов ^[134], богослов по образованию, причем их коллегами по лекционной работе были Михайло Олчан и Боривой Карапанджич, звезды сербской пропаганды и видные члены праворадикального сербского движения «Збор».

Наконец, еще одним элементом влияния русской эмиграции на события в Югославии и на рост антикоммунистических настроений были неформальные контакты с окружавшей их местной средой. Значительная часть этого воздействия, несомненно, относится к более раннему периоду и выходит за рамки нашей темы. Однако здесь стоит отметить, что традиционно близкие взаимоотношения императорской России и Королевства Сербия способствовали тому, что идея об опасности коммунизма как воинствующей атеистической, антинациональной идеологии, склонной к насилию над личностью, проникала в образованные круги сербского общества во многом благодаря контактам с русскими эмигрантами. Наиболее ярким примером взаимовлияния были контакты русских эмигрантов с членами движения «Збор» ^[135]. Проявлением этих контактов стали не только положительные высказывания русских и сербских мемуаристов друг о друге ^[136], но и следы в музыкальном наследии вооруженного формирования «Збора» — Сербского добровольческого корпуса. Походные песни СДК своей мелодикой свидетельствуют о большом влиянии русской воинской песенной культуры, что, в общем-то, нетипично для сербских воинских песен, в которых доминируют балканские черты. Одна из популярных песен сербских добровольцев-антикоммунистов, «На сунцу оружье нам блиста…» представляет собой наиболее яркий пример этого феномена. Не только музыка, но и слова песни являются результатом вольной обработки русской популярной гусарской песни «Оружьем на солнце сверкая…», написанной в начале двадцатого века Владимиром Александровичем Сабининым (1888–1930), автором многих романсов, в том числе общеизвестной аранжировки «Гори, гори, моя звезда…» ^[137].

Высокий уровень вовлеченности русских эмигрантов в события гражданской войны в Югославии стал следствием взаимопроникновения русской эмиграции и окружавшей их среды. Причем взаимопроникновение это имело не только наиболее зримую форму смешанных браков или языковой интерференции сербских слов в язык русских эмигрантов. Куда более важным было духовное срастание русских с местной средой. Следствием этого взаимопроникновения стало возникшее в русской эмигрантской среде особое мировосприятие, для которого характерны следующие черты: чувство долга перед приютившей их второй Родиной, стремление защитить ее от губительной коммунистической идеологии, ощущение близости к местному населению (той его части, которая также боролась с коммунистами) и, наконец, неприязнь по отношению к сторонникам победы партизан, верящим в «Батюшку Сталина».

Вот что писал 40-летний Павел Авчинников, выпускник Николаевского кавалерийского училища, активный участник гражданской войны, в эмиграции чиновник Министерства здравоохранения Королевства Югославия, своей горячо любимой молодой супруге Лепосаве Пешич, жившей со своими родителями в Панчеве, в рождественский сочельник из заснеженных гор Северо-Западной Сербии, где взвод Авчинникова участвовал в прочесывании района горы Мачков-Камен. Служба в РОК, «…полная опасности и трудов… ведется не известно для чего и для кого»; эмигранты, взявшие в руки оружие «… попали в омут, хотя и имели добрые намерения и желания…», и в результате им не осталось ничего, кроме как «…ждать развития ситуации и надеяться на лучшее» ^[138].

С ходом времени часть эмигрантов поняла и то, что немцы использовали их антикоммунистические настроения и разгоревшееся в Сербии и Югославии противостояние между коммунистами и антикоммунистами ради разжигания гражданской войны и ослабления давления на оккупационную машину. За 20 лет проживания на чужбине русская эмиграция срослась с далекими и чужими Балканами, многие, хотя формально и избегали принятия югославского подданства, тем не менее все более привыкали к местным реалиям, становились «балканскими русскими» и частью местного общества, отчуждаясь от сильно изменившегося общества родной страны. Это делало еще более трагичной роль эмигрантов в событиях гражданской войны и еще более печальной их участь после окончания войны, т. е. в последний период их существования на Балканах, завершившийся массовым и окончательным отъездом с Балкан или полной ассимиляцией русской эмиграции.

Наконец, часть эмигрантов решались выступить против немцев с оружием в руках или даже создать подпольную организацию. Таковых, конечно, было меньшинство. Отдельные эмигранты ушли в партизаны. Кто-то из них сложил голову в почти полной анонимности, но двое достигли вершин в партизанской иерархии. Владимир Смирнов, выпускник технического факультета в Белграде, сорокадвухлетний преуспевающий инженер, ушел «в лес» в 1941 г., в 1942 г. вступил в КПЮ, а закончил войну генералом и начальником Технического отделения Верховного штаба НОАЮ. Федор Махин, бывший белый офицер, а в межвоенное время советский пропагандист, вступил в КПЮ в 1939-м, ушел «в лес» в 1941 г., в возрасте 59 лет. Махин служил при штабе переводчиком и сотрудником отдела пропаганды Верховного штаба НОАЮ. Наконец, малочисленная группка эмигрантов, недовольная оккупационным режимом и движимая романтическими чувствами к далекой Родине, организовала так называемый Союз советских патриотов. Хотя его основание датируется самими участниками группы серединой 1942 г., до 1944 г. ни гестапо, ни партизаны о существовании этого подполья ничего не подозревали и не зафиксировали ни одного случая его подрывной деятельности ^[139]. В то же время в документах гестапо появляются в качестве «подозрительных лиц» фамилии лидеров этого Союза — Ф. Висторопского, В. Лебедева, И. Одиселидзе ^[140]. Эти малочисленные и плохо связанные между собой группки сопротивления могли своими отдельными действиями лишь выразить собственные взгляды ^[141], но вряд ли могли изменить отношение всей эмиграции к событиям гражданской войны и оккупации в Югославии в 1941–1944 гг.