Фадеев - Василий Авченко Страница 17

Первый антиколчаковский мятеж поднял Радола Гайда, он же Рудольф Гейдль, один из лидеров Чехословацкого корпуса. Гайда был организатором чешского мятежа в Ново-Николаевске, потом поступил на службу к Колчаку, стал генералом. Поссорившись с «верховным правителем», Гайда прибыл во Владивосток из Омска в августе 1919 года.

Отношения колчаковцев и интервентов портились. Подполковник Карл Хартлинг, командовавший одной из рот Учебной инструкторской школы на Русском, считал, что генерал Розанов ведет себя слишком мягко по отношению к Гайде: «Аппетиты этого честолюбца перешли границы всего возможного… Вокруг него стали группироваться все элементы, недовольные правлением адмирала Колчака». Интервенты даже потребовали от Розанова вывести из Владивостока все русские части — и тот было подчинился, но вмешался Колчак: «Сообщите союзному командованию, что Владивосток есть русская крепость, в которой русские войска подчинены мне».

Советские историки не говорили о том, что мятеж Гайды поддержали не только эсеры, но и большевики. Эсеры, решив использовать Гайду, чтобы избежать со стороны интервентов обвинений в «покраснении», в октябре 1919 года предложили присоединиться к восстанию Дальневосточному комитету РКП(б). Большевики высказались «за», посчитав, что, если Гайда сбросит Розанова, перехватить власть у эсеров и чехов будет проще. Для подготовки восстания в штаб-поезд Гайды, стоявший на путях владивостокского вокзала, были посланы видные большевики — председатель Центрального бюро профсоюзов Владивостока Г. Раев, экс-командующие Уссурийским и Гродековским фронтами В. Сакович и А. Абрамов. Сакович даже стал начальником оперативного отдела при гайдовском начальнике штаба.

В городе, пишет Хартлинг, не было ни одной части, способной подавить мятеж. Это можно было поручить лишь военно-учебным заведениям — Учебной инструкторской школе с Русского острова или Морскому училищу (Гардемаринские классы).

17 ноября пришло известие о занятии Красной армией Омска — колчаковской столицы. В тот же день во Владивостоке происходит «путч Гайды». Мятежники открыли огонь по штабу крепости ^[76] с поезда и захваченных кораблей. «Стрельба слышна была положительно со всех сторон», — пишет Хартлинг ^[77].

Большевики, сочтя мятеж обреченной на неуспех авантюрой, решили отказаться от его поддержки. Некоторые из их людей, однако, не успели получить соответствующее распоряжение. Так, грузчики Эгершельда вступили в бой под лозунгом восстановления Советов и были перебиты японскими войсками.

Просчет гайдовцев состоял в том, что руководство стран Антанты еще не отказалось от поддержки Колчака ^[78]. Отряды повстанцев оказались изолированными друг от друга. Пробиться с вокзала в город Гайда не смог: по его поезду японцы открыли артиллерийский огонь с Тигровой сопки, колчаковцы — от штаба крепости, с миноносцев и бронепоезда. В городе началась паника, магазины закрылись, трамвай встал. На рассвете 18 ноября курсанты школы с Русского штурмом взяли вокзал. Вот что он представлял собой после боя (свидетельство Хартлинга): «Вся лестница была завалена трупами, и их было так много, что нам невольно приходилось иногда ступать по ним. На площадке, между этажами, один умирающий слегка приподнялся и стал умолять добить его… На месте, где Нижняя Портовая улица сливается с набережной, был завал трупов». На вокзале было убито до трехсот мятежников, захвачено до четырехсот. Уже упоминавшаяся госпожа Прей, «первый блогер Владивостока», писала 18 ноября: «Почти повсюду вокруг вокзала и вдоль причала лежат тела, и мокрый снег, который выпал вчера, делает всё еще более мрачным». На фото американца Меррилла Хаскелла — побитый пулями и снарядами вокзал, присыпанные снежком трупы.

Колчак приказал судить изменников военно-полевым судом, но Розанов, не желая обострять отношения с интервентами, передал арестованного Гайду чехам, и вскоре тот через Шанхай вернулся на родину ^[79]. «Несмотря на то, что правительственные войска одержали блестящую победу над гайдовцами, особого удовлетворения все же не чувствовалось, — пишет Хартлинг. — Жизнь Владивостока продолжала течь по прежнему руслу разложения и разрушения. Разнузданность нравов, спекуляция и все прочие прелести тылового города были налицо. В ресторанах по-прежнему пьяные голоса надрывались, вопя на мотив „Шарабана“: