О судьбе и доблести - Александр Македонский Страница 17

Поднялись крики и аплодисменты, сотрапезники стали уговаривать и подгонять друг друга. Царь, увлеченный общим порывом, вскочил и с венком на голове и факелом в руках пошел впереди. Спутники его веселой толпой с криками окружили дворец. Остальные македонцы, узнав, в чем дело, радостно сбежались с факелами.

Они надеялись, что царский дворец сжигают дотла, так как царь уже помышляет о доме и не собирается жить среди варваров. Одни говорят, что именно так и было; другие – что поступок этот не был обдуманным. Что Александр вскоре пожалел о нем и велел тушить пожар, – в этом согласны все.

38

По природе своей он был очень щедр, а когда дела его пошли все лучше и лучше, он стал раздавать еще больше. Вел он себя при этом с той приветливостью, которая делает подарок по-настоящему приятным. Я напомню несколько случаев: Аристон, предводитель пеонов, убив вражеского воина и показывая Александру его голову, сказал: «У нас, царь, за такой дар чтят золотым кубком!»

Александр засмеялся: «Да, но пустым! Я же выпью полный чистого вина за твое здоровье!» Один простой македонец гнал мула, навьюченного царским золотом. Животное устало; он снял с него ношу и понес ее сам. Царь, увидев совершенно измученного человека, расспросил, в чем дело, и, когда тот хотел сложить перед ним золото, сказал: «Не трудись! Дойди уж как-нибудь до своей палатки и отнеси это себе».

Вообще он больше сердился на тех, кто не брал, чем на тех, кто просил. Фокиону он написал, что не будет впредь считать его другом, если он станет отвергать его милости. Серапиону, одному из юношей, составлявших ему партию для игры в мяч, он ничего не давал, потому что тот ничего не просил. Однажды во время игры Серапион все время бросал мяч другим игрокам. «Почему ты не даешь мне мяч?» – спросил царь.

«Ты ведь не просишь», – ответил тот. Александр рассмеялся и щедро одарил его. Как-то он рассердился на Протея, остроумного шутника и приятного собутыльника. Друзья просили за него; сам он плакал. Александр сказал, что он мирится с ним, но тот ответил: «Царь! Дай мне сначала залог примирения». Александр велел выдать ему 5 талантов. Из письма Олимпиады к нему видно, какие богатства раздавал он своим друзьям и телохранителям.

«Благотвори своим друзьям и создавай им имя иным способом, – писала она ему, – ибо ты делаешь их всех почти царями, готовишь им множество друзей, а себя оставляешь одиноким». Много раз писала ему так Олимпиада, но он никому о том не рассказывал. Только однажды, когда Гефестион, по обыкновению, хотел прочесть вместе с ним полученное письмо, он не отнял письма, но, сняв с пальца перстень, приложил его печатью к губам друга.

Сыну Мазея, занимавшего у Дария очень высокое место, он собирался прибавить к сатрапии, которой тот управлял, еще одну, большую. Тот отказывался и сказал: «О, царь! Раньше был один Дарий, а теперь ты создал многих Александров». Пармениону он отдал дом Багоя ^[44], в котором, говорят, было найдено одного платья на тысячу талантов. Антипатру он приказывал в письме держать при себе охрану, потому что против него составляется заговор.

Матери он посылал множество даров, но не позволял ей вмешиваться ни в государственные дела, ни в распоряжения по войску. Она упрекала его за это, но он спокойно переносил ее недовольство. Однажды только, когда Антипатр прислал ему длинное обвинительное письмо против нее, он сказал: «Антипатр не понимает, что одна материнская слеза стирает тысячи таких писем».

40

Когда он увидел, что его сподвижники утопают в наслаждениях и образ жизни их становится просто противным (у теосца Гагнона сапоги были подбиты серебряными гвоздями; Леоннату караваном верблюдов привозили для гимнастики песок из Египта; Филота заказал себе охотничьих тенет на 100 стадиев длины; миррой натирались теперь в бане обильнее, чем раньше оливковым маслом, и держали при себе постельничих и массажистов), он стал ласково и разумно упрекать их: его удивляет, говорил он, как можно после стольких тяжелейших испытаний забыть, что после победы спят слаще, чем после поражения?

Разве они не видят, сравнивая свою жизнь с жизнью персов, что любить наслаждения свойственно рабу, радоваться трудам – натуре царственной. «Может ли, – говорил он, – ходить за лошадью, чистить копье или шлем человек, отвыкший ухаживать за собственным телом?» «Или вы не знаете, – сказал он однажды, – что существо власти нашей – не делать того, что делают подвластные нам».

Сам он прилагал труды к трудам и в походах и на охоте и подвергался опасности, соревнуясь с другими. Посол из Лакедемона, присутствовавший при том, как он сразил большого льва, сказал: «Хорошо ты, царь, сражаешься за царскую власть с царем!» Сцену этой охоты Кратер послал в дар Дельфам; он заказал медные статуи льва, собак, царя, сражающегося со львом, и себя, спешащего ему на помощь. Одни из этих фигур сделал Лисипп, другие – Леохар.

41

Александр, упражняясь сам и побуждая к этому же других, подвергал себя опасностям доблести ради. Друзья же его, получив богатства и высокие звания, хотели жить в роскоши и безделье. Их тяготили странствия и походы; постепенно дошло до того, что они стали злословить царя и бранить его. Он относился к этому сначала спокойно, говоря, что это царский удел: слушать брань за оказанные милости.

А между тем самые мелочи в его отношении к близким свидетельствовали о его большой к ним благосклонности и большом уважении. Я приведу лишь несколько примеров. Певкеста он укорял в письме, что, когда его погрыз медведь, он написал об этом другим, а ему ничего не сообщил. «Теперь, по крайней мере, – писал Александр, – напиши, как ты себя чувствуешь и не бросил ли тебя на охоте кто из товарищей: их надо наказать».

Гефестиону и его товарищам, которые отбыли по каким-то делам, он написал, что, в то время как они дразнили ихневмона ^[45], Кратер подвернулся под дротик Пердикки и был ранен в оба бедра. Когда Певкест поправился от какой-то болезни, царь написал благодарственное письмо его врачу Алексиппу. Увидев во сне, что Кратер болен, он и сам приносит за него какие-то жертвы и велит приносить их самому Кратеру.

Он написал Павсанию, врачу, желавшему лечить Кратера чемерицей, письмо, в котором и выражал свое беспокойство, и давал советы, как пользоваться этим лекарством. Эфиальта и Кисса, первых, кто сообщил ему о бегстве Гарпала, он велел бросить в оковы как клеветников. Когда он отправлял на родину больных и старых солдат, то Эврилох, уроженец Эг, занес и себя в списки больных.

Его уличили в том, что он совершенно здоров. Он признался тогда, что влюблен в Телесиппу и хочет сопровождать ее в ее путешествии к морю. Александр спросил у кого-то, что это за женщина, и услышал, что она свободная и гетера. «Я буду тебе товарищем в любви, Эврилох! – сказал царь. – Раз Телесиппа свободная, подумай о том, как нам – словами или подарками – убедить ее остаться».