Маршак - Матвей Гейзер Страница 17

В 1900 году семья Маршаков переехала из Чижовки в Острогожск. Произошло это потому, что, во-первых, детям стало трудно ездить из Майдана в острогожскую гимназию, а во-вторых, здесь жила теперь семья брата матери Моисея Борисовича Гиттельсона, переехавшая из Витебска.

Маршак очень полюбил Острогожск. В письмах своих, в воспоминаниях он всегда с нежностью говорил об этом городе. «Этот скромный город, где не было ни одного дворца, ни одной триумфальной арки и памятника на площади, казался мне в те времена гораздо более жилым, населенным, чем торжественный и многолюдный Петербург».

Казалось, что в Острогожске Маршаки задержатся надолго, но… Якова Мироновича опять пригласили в Петербург. На сей раз от приглашения он не отказался. Оставив старших сыновей-гимназистов в семье Моисея Борисовича Гиттельсона, Яков Миронович Маршак с женой и младшими детьми отправился в столицу. Моисей и Самуил теперь стали самостоятельными.

Из воспоминаний Н. М. Афанасьевой — дочери М. Б. Гиттельсона:

«Мои двоюродные братья жили в комнате на втором этаже. Сёма подружился с владельцем единственной в городе книжной лавки и проводил там много времени. Как-то весной он вышел из дома с опозданием, по дороге раздумал идти в гимназию (в этот день не было интересных уроков) и завернул к приятелю-инвалиду, с которым издавал рукописный журнал „Первые попытки“. Целый день он писал стихи, а его приятель — рисовал. Старший брат вечером устроил ему головомойку, и с тех пор они всегда отправлялись в гимназию только вдвоем. Сёме это не очень нравилось, но ему пришлось смириться — он никогда не сердился, если его ругали за дело. Но плохо приходилось тому, кто нападал на него зря. Как-то мой отец, не разобравшись, кто из племянников виноват в какой-то проделке, и считая, как обычно, что все беды — от младшего, основательно его выбранил, назвав „шалым малым“ и хлопнув, уходя, дверью. Возмущенный Сёма начал барабанить кулаками по двери, непрестанно повторяя: „Возьми свои слова обратно! Возьми свои слова обратно!..“ — покуда отец не выполнил его требования…

Сёма подружился с гимназистами-старшеклассниками, любил бывать на их вечеринках, где вели споры на литературные и политические темы, играли, пели, читали. Старший брат влюбился в черноглазую гимназистку, но от застенчивости даже не решался с ней познакомиться. Сёма легко подружился с ней и с ее домашними. Однажды она написала ему записку, попросив не говорить об этом брату. Сёма ничего брату не сказал, но положил записку так, что тот сам ее обнаружил. Он набросился на младшего с кулаками, но, когда в комнату вошел мой отец, драка сразу оборвалась. Племянники обнимались, лукаво поглядывая на дядюшку.

Позже в дом черноглазой красавицы стали приглашать обоих братьев, и младший, как мог, помогал старшему перебороть смущение».

Наступили каникулы, и братья, быстро собравшись, отправились в Питер. «С беззаботной легкостью — не так, как другие пассажиры, долго прощавшиеся и хлопотавшие около своих вещей, — мы сели в поезд». Время в пути пролетело незаметно, и вот они в столице.

«В петербургской извозчичьей пролетке с поднятым над нашими головами кожаным верхом — в это время моросил дождь — въехали мы во двор дома на Забалканском проспекте», — вспоминал Самуил Яковлевич. Двор этот весь был загроможден огромными телегами с поднятыми кверху оглоблями. «Едва только мы въехали… нас оглушил разноголосый шум: удары молотка по железу, надрывный плач ребенка, хриплая песня гармошки, ржанье и дробный топот лошадей в конюшне». На втором этаже одного из флигелей была квартира, которую снимали родители. Но как только мальчики в нее вошли, почувствовали себя дома, — так же, как это бывало в других квартирах в Острогожске, Бахмуте, Витебске… Все та же плюшевая, но уже потертая скатерть, тот же комод, а на нем старинные подсвечники, доставшиеся маме от родителей, большая керосиновая лампа, висевшая на стене, создавала в комнате особый уют. Яков Миронович, как всегда, был преисполнен оптимизма: «У нас будет прекрасная, просторная квартира при заводе за Московской заставой».