Человек, ставший Богом. Мессия - Жеральд Мессадье Страница 17

– Не трогайте его, – распорядилась повитуха.

Нет, у него не было ни малейшего желания это делать! Когда Иосиф повернулся к повитухе, она что-то бормотала. Не то читала молитву, не то заклинала злых духов. Повитуха поспешила уйти, и Иосиф остался наедине с Марией, ослом и волом. Он посмотрел на Марию. Она повернула к нему свое не выражающее никаких чувств лицо. Или, может быть, она сжимала зубы, чтобы сдержать протестующий крик?

– Как ты себя чувствуешь? – ласково спросил он.

Она едва кивнула.

– Ты голодна?

Она не сказала «нет», и он пошел к трактирщику, чтобы купить что-нибудь поесть. Мария немного поела и заснула. А Иосиф изнемогал от усталости. Он лег на солому, вытянувшись всем ноющим телом, и погрузился в сон, смутно вспомнив при последнем проблеске сознания, что не прочел молитву и не благословил ребенка.

Они пробыли в хлеву три дня, затем Иосиф взял на руки тщательно укутанного ребенка и записал его в синагоге Вифлеема. Он назвал мальчика Иисусом в честь первосвященника, внесшего его первенца в реестр, а также потому, что это имя означало «я есмь Сущий» и было современной формой древнего имени Иешуа. Затем он заплатил десятину в пользу Храма. На следующий день он, Мария и ребенок пустились в обратный путь.

Иосиф безукоризненно исполнял все надлежащие ритуалы. На восьмой день после рождения Иисуса он отнес младенца в Храм и вписал его в храмовые списки. После очищения Марии, состоявшегося на сороковой день после родов, он вновь отнес Иисуса в Храм, чтобы представить его Господу. Но без повода он Храм не посещал, хотя и поддерживал добрые отношения с некоторыми священнослужителями.

После того как буря улеглась, Иосиф удивился собственной стойкости. Он часто думал, что умрет от разрыва сердца в те горькие дни, которые предшествовали суду в Храме и следовали за ним. Казалось, что испытание, напротив, только высвободило дремавшую энергию. Как-то раз писец Анна встретил Иосифа на улице и поразился его бодрости и крепости. Девяносто лет, а подвижный, словно мул! Впрочем, и мстительный. Когда одна кумушка с совиным лицом, та самая, которая первой разнесла весть о беременности Марии, развешивала белье в субботу, Иосиф донес об этом служителям Храма, и провинившуюся арестовали и заставили заплатить штраф. Это событие послужило хорошим уроком другим. Впоследствии все, кто раньше позволял себе всласть посудачить о том, кто же настоящий отец Иисуса, прикусили языки.

Однако теперь пищу слухам, особенно в Храме, давала вновь обретенная Иосифом физическая сила. Многие священнослужители, от первосвященника до Анны, заволновались не только из-за телесного возрождения старого раввина, но и из-за некоторых его поступков. Например, Иосиф укрепил связи с назореями, хотя прекрасно знал, что эта община представляет собой политическую и религиозную секту, враждебно настроенную по отношению к саддукеям и клану фарисеев, занимавших высшие управленческие посты в Храме. Эта вражда зародилась полвека назад, в то время, когда фарисеи, в большинстве своем выходцы из Назарета, взбунтовались против захвата Иродом Синедриона, тогда как другие фарисеи и саддукеи поддержали его. Многие мятежники погибли, а сподвижники Ирода, которых назвали предателями, были назначены на высшие должности.

«К чему это он готовится? – спрашивал себя первосвященник, который уважал Иосифа и в душе хотел, чтобы старые обиды были раз и навсегда забыты. – Что он замышляет?»

Это был трудный вопрос, поскольку в недрах царства, в котлах алчности, честолюбия и подозрительности всегда что-то кипело, варилось.

Иосиф вновь с головой ушел в дела. Ему было не до того, чтобы обращать внимание на молодую женщину, которая была его женой, и на своего пятого сына, «плоть от его плоти». Однажды утром, когда первый снег запорошил пальмы и оливковые деревья, растущие в окрестностях Иерусалима, служанка сказала Иосифу, что в комнате Марии очень холодно и она боится, как бы ребенок не заболел. Он приказал положить хворост в две неиспользуемые жаровни, стоявшие в чуланчике позади кухни, и отнести их в комнату Марии. Поскольку жаровни были тяжелыми, а в доме, кроме него самого, не было мужчин – он уже давно отправил Симона и Иуду к одному из их женатых братьев, – Иосиф помог служанке перенести их. Когда он вошел в комнату, Мария кормила Иисуса грудью.

Иосифа охватило сильное волнение, словно он увидел обоих впервые. Он попытался совладать с чувствами, но страдание, питаемое воспоминаниями о покойной жене, смягчило его сердце.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Иосиф первый раз после той ночи, проведенной в хлеву.

– Неплохо, – ответила Мария, наблюдая за служанкой, которая клала хворост в жаровню.

Вздох, близкий к рыданию, чуть не вырвался из груди Иосифа. Он хотел что-нибудь сказать, но ему это не удалось, и он вышел из комнаты.

Однажды утром соседи нашли дверь и ставни в доме Иосифа закрытыми. Когда торговец молоком и торговец овощами постучали в дверь, в опустевшем доме они разбудили только эхо. В стойле не было осла, да и служанка исчезла. Через несколько дней люди из охраны Ирода, а не Храма, пришли разузнать что-нибудь о старом священнике, но так и не смогли ни от кого добиться никаких вразумительных сведений, кроме того что накануне в доме кто-то был, поскольку многие видели, как служанка выливала воду из лохани в канаву. Значит, Иосиф с женой и сыном уехали ночью, но никто не знал куда. Никто, даже сыновья и дочери Иосифа. Новые перешептывания соседей присоединились к завываниям ветра.

Никто не видел, как поздно ночью в дверь дома Иосифа постучал незнакомец. Никто не присутствовал при торопливом разговоре, который состоялся между ним и Иосифом. И тем более никто не видел, как встревоженный Иосиф побледнел. То, что сообщил незнакомец, было, несомненно, вопросом жизни и смерти, поскольку вскоре Иосиф разбудил Марию, укутал Иисуса в шерстяное одеяло, взял некоторые предметы первой необходимости, положил немного провизии в небольшой мешок, дал служанке несколько монет и приказал ей надежно укрыться за городом. Затем он вывел осла из стойла, положил в другой мешок несколько охапок сена для животного и закрыл дверь дома на замок.

Конечно, они бежали. И был один признак, который выдавал, что у обитателей дома, собиравшихся в спешке, от волнения дрожали руки: упавшая наземь и разбившаяся чаша с мукой, усыпавшей пол, словно нетающий белый снег. А ведь из этой муки можно было бы испечь хлеб.

Глава IV
Александрия

Иосиф, торопливо покинувший Иерусалим под покровом ночи, выбрал менее использовавшуюся из тех дорог, что вели на юг. Едва забрезжил рассвет, как он, Мария и Иисус добрались до Хеврона. Они не делали остановок, и Мария, державшая на руках Иисуса, завернутого в плащ, не смела даже вздремнуть, поскольку боялась, что упадет с осла вместе с ребенком. Когда после полудня три беглеца пересекли вади недалеко от Биршебы, там, где можно перейти вброд, они совершенно выбились из сил. Зато отныне они были в безопасности, ведь они ступили на землю Идумеи. Конечно, это пустыня, но здесь им больше нечего было опасаться. Иосиф расположился за дюной, разжег костер, протянул Марии ломоть хлеба и кусок сыра – еду, которую взял с собой, завернув в кусок холста, сам немного поел, укутал жену и сына в одеяло и стал смотреть, как они засыпают. Он пытался бороться со сном, но вскоре возраст и усталость одержали верх. Бегавшие в окрестностях тушканчики остановились и встали на тонкие задние лапки, привлеченные светом костра. Два шакала учуяли непривычный запах, который донес до них ночной ветер, но, несомненно, решили, что громкий храп Иосифа свидетельствует о слишком серьезной опасности, и помчались вдогонку за песчаным зайцем.