Дневник посла Додда - Уильям Додд Страница 16

Здесь теперь почти не чувствуется дух Лютера. Город с 1899 года вырос в четыре раза и стал крупным промышленным центром. Глядя на проходивших мимо нацистов, я случайно заметил выражение лица полицейского, наблюдавшего за ними. Оно отнюдь не было одобрительным. Побродив около часа по старым кварталам города, мы поехали дальше, к Лейпцигу, и добрались туда к часу дня. Мы заехали на старинную Рыночную площадь, а потом пообедали в «Ауэрбах Келлер», где за три марки нас очень хорошо накормили, правда, без вина, которое, кстати сказать, я пью лишь на официальных приемах, да и то очень понемногу.

Позднее Уильям и Марта вместе с молодым корреспондентом агентства Херста Квентином Рейнольдсом выехали в Мюнхен. Моя жена Мэтти и я отдохнули час-другой в гостинице, после чего отправились в старинный ресторан «Маркет Хаус» и за две марки неплохо поужинали. Потом мы прошлись по узким старинным улицам и оказались у здания Старого театра, где в студенческие годы я смотрел пьесы Лессинга, Шиллера и Гёте в обработке для детей. Таким способом я старался тогда изучить немецкий язык. Мы прошли по знаменитой Брюльштрассе, где уже не одно столетие сосредоточены еврейские магазины и меховые аукционы. Затем мы вернулись в свою гостиницу никем не узнанные, что нас очень радовало.

Понедельник, 14 августа. Мы примкнули к группе туристов и вместе с ними ездили по городу до половины первого. Нам показали различные факультеты университета и заброшенные особняки богачей, разорившихся во время мировой войны или вскоре после нее. Эта часть города производила мрачное впечатление. Величественные особняки молчаливо напоминали здесь о безрассудствах людей, которые в 1914 году вершили судьбы своей страны.

Самое внушительное сооружение в городе – огромный массивный памятник, воздвигнутый в честь победы Германии над Наполеоном под Лейпцигом в октябре 1813 года. В этой битве погибло 80 тысяч человек, тела которых были погребены на поле боя или просто брошены в воды реки Плейсе. Огромная каменная башня была сооружена имперским правительством в 1913–1914 годах. Монументальная лестница ведет на площадку, откуда можно войти в башню. Если подняться еще приблизительно на пятьдесят футов, попадаешь в галерею, расположенную под сводом вокруг всей башни. Здесь наша группа остановилась, чтобы выслушать нацистскую пропаганду о могуществе и героизме немецкого народа. Символическим воплощением его доблестей служат находящиеся здесь четыре огромных каменных статуи. Одна из них изображает мать, держащую у своей пышной груди двух близнецов; другая – учителя-философа и сидящего у его ног немецкого юношу; третья – бога войны, а четвертая – филантропа, протягивающего руку помощи своим обездоленным ближним. Все это представляет особенный интерес для тех, кто помнит о честолюбивых замыслах и роковых ошибках германского народа. Разъяснения гида носили сугубо нацистский характер.

После экскурсии мы зашли на несколько минут в актовый зал университета, потом вернулись в гостиницу и, оплатив счет, поспешили на вокзал, чтобы успеть на берлинский поезд. Домой мы приехали около пяти часов вечера.

Среда, 16 августа. Снова заходил профессор Коур и рассказал о своем свидании с Гитлером. Гитлер принял его в присутствии Гесса и беседовал с ним два часа. Коур описал мне, как Гитлер в бешенстве угрожал истребить всех евреев. Ни одна страна, заявил он, не вправе протестовать против действий Германии, которая указывает миру путь к избавлению от величайшего проклятия. Он считает себя новым мессией; он перевооружит Германию, присоединит к ней Австрию и, наконец, переведет столицу в Мюнхен. Гитлер сделал и другие, не менее важные заявления, которые, Коур, однако, не мог мне передать. Он полагал, что Гитлер не имеет ни малейшего понятия о том, как посмотрят в других странах на его план истребления евреев и как это отразится на экономической жизни страны.

За обедом Джеймс Макдональд и его супруга поддерживали весьма оживленный разговор. Супруги Мессерсмит и супруги Маурер также обедали вместе с нами. Зашла речь и о неприятностях, возникших у Маурера из-за его корреспонденции о плохом обращении нацистов с теми иностранцами, которые отказываются приветствовать их или просто похожи на евреев. Мауреру предписано выехать из Германии не позднее 6 сентября. В конечном счете я пришел к выводу, что Маурер по-своему почти столь же неистов, как и сами нацисты, но его точку зрения я вполне могу понять.

Пятница, 18 августа. Сегодня в посольстве побывали сорок представительниц клуба американских женщин в Берлине, чтобы приветствовать нас; мистер Гордон побеседовал с ними о положении в Германии под властью нацистов.

Фриц – дворецкий в нашем новом особняке, который скорее следовало бы назвать старым и в котором мы ведем такой образ жизни, что присутствие дворецкого просто необходимо, – явился ко мне сегодня в 9 часов и доложил, что меня спрашивает по телефону некий профессор Лангбайне. Взяв трубку, я узнал голос профессора Коура, который и в самом деле достаточно длинноног! ^[2] Коур сообщил мне, что один его знакомый вернулся вместе с Гессом из поездки к фюреру. Фюрера он называл № 1, Гесса – № 2, а своего знакомого – № 3. По его словам, Гитлер нисколько не изменил своих позиций. Коур говорил так, что если бы кто-нибудь и вздумал подслушивать наш разговор, он все равно ничего бы не понял и не догадался бы, о ком идет речь. Интересно, что за игру ведет Коур? Но положение в Германии сложное, и я стараюсь разобраться в нем.

Суббота, 19 августа. Министерство иностранных дел прислало мне и всем другим членам дипломатического корпуса приглашение присутствовать на торжественном съезде членов нацистской партии с участием самого фюрера, который должен состояться в Нюрнберге 2 и 3 сентября. Германское правительство оплатило специальный поезд и номера в гостинице. Было очевидно, что приглашение разослано по приказу гитлеровских главарей, тем более, что в первом же абзаце письма трижды повторялось слово «партия». Я сразу понял, что мое присутствие на этом сборище поставит меня в неловкое положение, и решил поехать лишь в том случае, если послы всех других государств примут это приглашение. Я попросил мистера Гордона выяснить, как относятся к этому приглашению французы, а сам продолжал раздумывать, не отказаться ли мне даже в том случае, если все остальные дипломаты поедут туда.

Понедельник, 21 августа. Сегодня я был на завтраке, устроенном доктором Гансом Дикгофом¹⁹ в гостинице «Адлон» на Унтер ден Линден. Ректор американского университета в Южной Калифорнии Руфус фон Клейншмид был его почетным гостем. Около двадцати представителей правительственных кругов присутствовали на этом изысканном завтраке, где подавалось три сорта вин. Я выпил всего один или два глотка.

После завтрака вокруг меня собралось несколько сотрудников министерства иностранных дел, чтобы выведать по возможности мои настроения. Особый интерес проявил ко мне министр просвещения Бернгард Руст, который совсем не говорит по-английски. Я завел речь о немецких историках – Моммзене, фон Ранке и других. Руст сказал, что евреи заставили Моммзена вычеркнуть некоторые места из его «Истории Рима», так как они бросали тень на этот «избранный народ». Я промолчал. Руст заявил, что Моммзена принудили к этому его издатели. Я снова промолчал. Кроме рассуждений по вопросам истории, я не сказал почти ничего такого, что могло бы стать достоянием гласности, но все же дал ясно понять, что сочувствую культурным деятелям Германии 900-х годов. В 4 часа я распрощался. Когда я выходил из гостиницы, метрдотель ресторана вышел, чтобы помочь мне сесть в машину. Он был немало поражен и, пожалуй, даже возмущен, когда увидел, что я пешком быстро зашагал в сторону посольства.