Иван Тургенев - Анри Труайя Страница 16

Шесть лет прошли со времени последнего путешествия Тургенева за пределы России. Тогда он был только молодым, случайным литератором, робким и постоянно нуждавшимся, зависевшим во всем от воли матери. Теперь мать умерла, он унаследовал значительное состояние и был признан в своей стране писателем первой величины. Благодаря «Запискам охотника», последовавшим за ними повестям, наконец, «Рудину» он снискал восхищение широкой публики, и даже самые требовательные из критиков единодушно признали его значение. Разве не говорили, что сам император Александр II плакал, читая «Записки охотника»? Со стороны жизнь Тургенева казалась удачной, и тем не менее он с грустью и горечью смотрел на свое будущее.

Корабль, на котором он отправился в плавание, напомнил ему его первое путешествие по морю. Только на этот раз не было пожара на борту и можно было играть в карты и вист, не думая с угрызением совести о советах Варвары Петровны. Однако мысли его занимала другая игра. Отправляясь в этот раз за границу, он сознавал, что поставил все на одну карту – Полину Виардо. А в ней он совсем не был уверен.

Из Щецина он отправился в Берлин, из Берлина в Париж, из Парижа в Лондон, где встретил Герцена, который был изгнан из Франции за то, что сотрудничал в газете Прудона «Голос народа». Пламенный революционер с жадностью расспрашивал его о развитии сознания в России, и Тургенев старался рассказывать с беспристрастностью, обличая пороки режима, однако в то же время упоминал о либеральных надеждах, которые возлагались на нового императора. После чего благоговейно отправился по дороге, ведущей в Куртавнель. Вслед за ним туда приехали Полина Виардо и ее муж.

Встреча после долгой разлуки была трогательной и в то же время неловкой. Манящая издали, Полина – сутулая, с выпуклыми глазами и широким ртом – могла только разочаровать Тургенева, когда он увидел ее вновь. Но от нее исходили чары, которым он не умел противостоять. Очень быстро он оказался вновь в ее власти. И в течение нескольких недель был совершенно счастлив. Он охотился с ее мужем, а с ней, наверное, проводил ночи. Кроме того, чтобы развлечься, по вечерам музицировали, читали вслух, разыгрывали с гостями комедии. «Как отлично мы проводили время в Куртавнеле! Каждый день казался подарком», – напишет Тургенев Боткину. (Письмо от 25 октября (6) ноября 1856 года.)

Однако он страдал оттого, что жизнь «на краешке чужого гнезда», по его собственному выражению, приносила ему неимоверные страдания. Навестившему его в этом «гнезде» Фету Тургенев растерянно признавался: «Я подчинен воле этой женщины. Она давно и навсегда заслонила от меня все остальное, и так мне и надо. <<…>> Я только тогда блаженствую, когда женщина каблуком наступит мне на шею и вдавит мое лицо носом в грязь». «Боже мой! – воскликнул он, заламывая руки над головою. – Какое счастье для женщины быть безобразной!» (А. Фет. «Мои воспоминания».) Больше всего он упрекал Полину Виардо за ее спокойствие, в то время как сам он переживал бурю. Она одинаково по-матерински относилась к нему и своему мужу. И, вне всякого сомнения, изменяла и одному и другому, когда уезжала на гастроли. На самом же деле она была настолько увлечена своим искусством, своей карьерой, что появление мужчины в жизни не нарушало ее покоя. Рядом с ней Тургенев иногда чувствовал себя веточкой алтея, повешенной на железный крючок.

Еще одна забота в это время волновала его: дочь Полинетта, которой исполнилось четырнадцать лет. Она совершенно забыла родной язык, не могла сказать «хлеб» и «вода» по-русски, щебетала на французском, как жительница Иль-де-Франса, и с легкостью читала стихи Мольера и Расина. Тургенев был счастлив. «Ей не для чего помнить язык страны, в которую она никогда не возвратится», – писал он Боткину. (Письмо от 18 (30) сентября 1856 года.) Однако сожалел о том, что девочка так плохо ладила со своей благодетельницей. Взаимоотношения между нею и Полиной Виардо становились все более напряженными, часто разгорались ссоры. Полинетта, вне всякого сомнения, догадывалась о том роде отношений, которые существовали между ее отцом и Полиной Виардо, старшая дочь которой – Луиза – не любила эту маленькую самозванку и давала почувствовать всю двусмысленность ее положения в семье.

Чтобы избежать дальнейшего накала отношений, Тургенев увез Полинетту в Париж. Сначала они поселились вместе на улице Риволи в доме № 206, затем на улице Аркад в доме № 11. Воспитание ребенка было поручено английской гувернантке. Он испытывал к Полинетте чувства нежности и сострадания, однако ему постоянно казалось, что он принуждал себя, занимаясь ею. В действительности роль отца совсем не подходила этому человеку, разрывавшемуся между литературой и любовью. Разочарованный в Полине Виардо, он и в работе не находил удовлетворения. Своим друзьям он жаловался, что совершенно потерял вкус к сочинительству. Извечно недовольный, он мечтал о России, признавая, что более счастлив во Франции. «Что ни говори – а мне все-таки моя Русь дороже всего на свете – особенно за границей я это чувствую», – писал он Боткину. (Письмо от 25 октября (6) ноября 1856 года.) Он с нетерпением ждал известий от своих собратьев из Санкт-Петербурга и Москвы. На послание Толстого он ответил письмом, в котором попытался объяснить их напряженные отношения: «Вы единственный человек, с которым у меня произошли недоразуменья; это случилось именно оттого, что я не хотел ограничиться с Вами одними простыми дружелюбными сношениями – я хотел пойти далее и глубже <<…>> У нас мало точек соприкосновения; вся Ваша жизнь стремится в будущее, моя вся построена на прошедшем… Идти мне за Вами – невозможно; Вам за мною – также нельзя; Вы слишком от меня отдалены, да и кроме того, Вы слишком сами крепки на своих ногах, чтобы сделаться чьим-нибудь последователем. <<…>> Словом, друзьями в руссовском смысле мы едва когда-нибудь будем; но каждый из нас будет любить другого, радоваться его успехам». (Письмо от 13 (25) сентября 1856 года.)

Настроение Тургенева омрачала еще мучительная болезнь мочевого пузыря. Он консультировался у разных врачей, часто менял лекарства, пил постоянно хинин. Он принялся писать «Дворянское гнездо», но раздосадованный, сомневаясь в своих силах, забросил рукопись. Однако его последняя книга «Повести и рассказы» с огромным успехом вышла в Санкт-Петербурге, и он получил прекрасные отзывы о «Фаусте». Но все это было делом прошлого. Он спрашивал себя, сможет ли он при таком расстроенном здоровье и отсутствии вдохновения продолжить работу. Он думал об отце, рано умершем от каменной болезни. Не обречен ли он на подобные страдания? При малейшем недомогании он предполагал худшее. В Париже было очень холодно. Дома отапливались плохо. Сидя перед единственным в доме камином, он замерзал и сердился. Что он искал в этом городе? Даже французские писатели его больше не интересовали. Он посетил салон мадам д'Агу, встретил Виктора Гюго, графа Делиля, Ламартина, Жорж Санд. Они казались ему бабочками, которые легко порхали над мутными водами парижской жизни. «Все это крайне мелко, прозаично, пусто и бесталанно, – писал он Аксакову. – Какая-то безжизненная суетливость, вычурность или плоскость бессилия, крайнее непонимание всего не французского, отсутствие всякой веры, всякого убеждения, даже художнического убеждения – вот что встречается Вам, куда ни оглянитесь. <<…>> Сквозь этот мелкий гвалт и шум пробиваются, как голоса устарелых певцов, дребезжащие звуки Гюго, хилое хмыканье Ламартина, болтовня зарапортовавшейся Санд; Бальзак воздвигается идолом, и новая школа реалистов ползает в прахе перед ним <<…>>; общий уровень нравственности понижается с каждым днем – и жажда золота томит всех и каждого – вот Вам и Франция! Если я живу здесь, то вовсе не для нее и не для Парижа – а в силу обстоятельств, не зависящих от моей воли». (Письмо от 27 декабря 1856 (8) января 1857 года.)