Судьба императора Николая II после отречения. Историко-критические очерки - Сергей Мельгунов Страница 16

Царь прибыл в Ставку 3 марта вечером. Для встречи его были приглашены все чины Ставки – около 150 человек. С большим тактом Алексеев сумел смягчить тяжелую обстановку для бывшего монарха, являвшегося для Ставки бывшим Верховным Главнокомандующим. Могилев по внешности был городом нового революционного порядка. Красные флаги, демонстрация Георгиевского батальона с военным оркестром, игравшим Марсельезу. Но «как прежде, – записывает в дневнике 4 марта Пронин, – дежурный офицер встречал с рапортом у входа в управление генерал-квартирмейстера, который пришел принять оперативный доклад начальника штаба ^[14].

Без охраны и без всяких осложнений 5 марта Царь ездил на вокзал встречать мать, прибывшую из Киева. «Настроение мирное и тоскливое», – отмечает тот же дневник. «Здесь совсем спокойно», – писал Царь жене 7 марта. Конечно, не так уж спокойно было в Могилеве. Недаром Алексеев признал необходимым «немедленный отъезд из Ставки гр. Фредерикса и ген. Воейкова, боясь какого-либо резкого проявления неуважения и ареста в силу «недружелюбного к ним отношения значительной части гарнизона, состоящего главным образом из частей, ранее подчиненных дворцовому коменданту».

Очевидно, в первый же день пребывания в Ставке появилась мысль о необходимости Царю с семьей временно уехать из России – так думали окружающие, так думал и Алексеев, но едва ли не ген. Хенбро Вильямс, военный представитель Великобретании, явился действительным инициатором переезда в Англию. Инициатива во всяком случае не принадлежит Времен. Прав., как то утверждали члены правительства. Уже 4 марта ген. Алексеев послал кн. Львову телеграмму: «Отказавшись от престола, Император просит моего сношения с вами по следующим вопросам. Первое. Разрешить беспрепятственный проезд его с сопровождающими лицами в Царское Село, где находится его больная семья. Второе. Обеспечить безопасное пребывание его и семье с теми же лицами в Царском Селе до выздоровления детей. Третье. Предоставить и обеспечить беспрепятственный проезд ему и его семье до Романова и Мурманска с теми же лицами…»

На другой день, в дополнение к телеграмме, посланной накануне, Алексеев просил «ускорить разрешение поставленных вопросов и одновременно командировать представителей правительства для сопровождения поездов отрекшегося Императора до места назначения».

Керенский говорит, что Царь обратился к Львову с письмом, в котором просил новое Правительство оказать покровительство его семье, т.е. доверял свою судьбу. В письме этом Царь якобы писал, что едет в Царское Село в качестве «частного гражданина», чтобы жить с семьей. Не ошибся ли мемуарист?.. Никакого намека на такое письмо нельзя найти. По всей вероятности, под письмом Керенский разумел по-своему интерпретированные «просительные пункты», переданные по телеграфу Львову ^[15].

«Просительные пункты» – этот термин я заимствовал из воспоминаний Бубликова, оказавшегося через несколько дней в числе тех членов Государственной Думы, которых правительство командировало в Могилев для сопровождения Царя. И «просительные пункты», и просьба о «покровительстве» имели относительный характер, ибо в карандашной записи, написанной собственноручно Николаем II и послужившей опросником для Алексеева, было сказано: «потребовать от В. П. след (ующие) гарантии». Их было четыре, только Алексеев четвертого пункта Львову не передал, считая, очевидно, в данный момент его неразрешимым, – «о приезде по окончании войны в Россию для постоянного жительства в Крыму, в Ливадии» ^[16].

Утром 6 марта пришел ответ из Петербурга: Временное Правительство разрешает все три вопроса утвердительно, примет все меры, имеющиеся в его распоряжении, обеспечить беспрепятственный проезд в Царское Село, пребывание в Царском Селе и проезд до Романова на Мурмане» ^[17].

Вечером того же числа Алексеев говорил с Львовым и Гучковым по прямому проводу, – это тогда Львов сказал: «догнать бурное развитие невозможно, события несут нас, и не мы ими управляем». Львов еще раз подтвердил согласие правительства на «просительные пункты» и сказал, что сегодня будут командированы представители для сопровождения поезда. «Совершенно убежден, – добавил председатель правительства, – в полной безопасности проезда, желательно знать, для еще большей уверенности в этом, путь дальнейшего следования из Романова». Поистине события несли правительство. Оно не только не управляло, но и не отдавало себе отчета. Вспомним, как ставился вопрос в это уже время в Исп. Ком.

О том, что правительство озабочено переездом Царя в Англию, (или, как выражался Керенский в русском издании воспоминаний, «решило… отправить царскую семью за границу» и принимает соответствующие меры, нет ни слова, вероятно потому, что этот вопрос в правительстве и не ставился ^[18]. Это так ясно из записи Палеолога. 6 марта Милюков, информировав французского посола о согласии Врем. Прав. на «три пункта», выставленные царем, высказал предположение, что Николай II будет просить убежища у английского короля.

Министр иностранных дел, не предвидя опасности для жизни царской четы, тем не менее, по словам Палеолога, благожелательно относился к проекту отъезда в целях избежания ареста и процесса, которые усилили бы затруднения правительства. На эту тему, как видно из телеграмм Бьюкенена в Лондон того же 6 марта, Милюков беседовал и с английским послом, причем беседа носила скорее информационный характер. Русский министр иностранных дел спрашивал посла: последовало ли согласие на проезд Императора в Англию, на что посол ответил отрицательно. Инициативу проявил лишь ген. Вильямс, который 4 или 5 марта осведомил свое правительство относительно «возможных планов государя отправиться в Англию». Точного текста телеграммы ген. Вильямса я, к сожалению, не нашел. Очевидно, ответом на нее служит телеграмма короля Георга на имя ген. Вильямса, пришедшая с запозданием и Государю уже не переданная (при каких условиях – мы скажем позже). Телеграмма не содержала ничего конкретного о переезде царской семьи в Англию и выражала лишь сочувствие английского короля: «События минувшей недели меня глубоко потрясли. Я искренно думаю о тебе. Остаюсь навек твоим верным и преданным другом, каким, ты знаешь, всегда был».