Дж. Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски Страница 16

В сентябре, тоскуя по дому, Джерри много думал об Уне О’Нил и засыпал ее любовными письмами. Уже в первом он писал Уне, что только сейчас понял, насколько сильно любит ее и как ему ее теперь не хватает. Чуть ли не каждый день он посылал ей по эпистолярной новелле, нежной и остроумной; некоторые из них занимали по пятнадцать страниц. Письма Сэлинджера льстили самолюбию Уны, она с удовольствием показывала их своим подругам Кэрол Маркус и Глории Вандербильт. Из писем Сэлинджера девушки заключили, что у «этого Униного Джерри» раздвоение личности: с одной стороны, он страшно сентиментален, а с другой — ужасный нахал.

Реакция подруг Уны на эти письма нашла отражение в неоконченном романе Трумэна Капоте «Услышанные молитвы». В нем, в частности, Капоте приводит известное ему по слухам высказывание Кэрол Маркус о том, что «в этих любовных не то письмах, не то эссе очень много нежности, даже больше, чем у Господа. А это как-то слишком чересчур». Впрочем, Сэлинджера мнение Кэрол и Глории не слишком интересовало, поскольку он считал их девицами недалекими.

Тем временем из-за писем Сэлинджера (и собственной ее глупости) у Кэрол Маркус чуть было не разрушилась помолвка. Кэрол была помолвлена с Уильямом Сарояном, одним из любимых писателей Сэлинджера. Сарояна тоже призвали в армию, и единственной формой отношений, которые могла поддерживать с ним Кэрол, была переписка. Переписываться со знаменитым писателем ей было непросто. Но она скоро нашла выход: «Я сказала Уне, что боюсь, как бы Билл не решил по моим письмам, что я полная идиотка, и не передумал на мне жениться. Тогда она предложила выбирать эффектные места из писем, которые ей писал Джерри, чтобы я могла их вставлять, как мои собственные, в письма к Биллу»'. Когда им удалось наконец встретиться, Сароян обескуражил Кэрол заявлением, что не уверен, стоит ли им жениться: уж больно Много было в ее письмах «бойкой пошлятины». Но тут Кэрол искренне повинилась в плагиате, получила прощение и в феврале 1943 года вышла за Уильяма Сарояна.

Сэлинджер хотел поскорее напомнить о себе публике. Поэтому один из рассказов, над которыми он работал в Бейн-Приджс, представлял собой смесь уже однажды испытанных приемов — они должны были наверняка прийтись ко двору в «Кольере», оплоте того самого дурного вкуса, на засилье которою он еще недавно так горько сетовал. Его расчет оправдался: 12 декабря 1942 года журнал «Кольере» поместил на своих страницах рассказ «Неофициальный рапорт об одном пехотинце».

«Неофициальный рапорт» — вещь откровенно коммерческая, скроенная абсолютно по тем же нехитрым лекалам, что и самый до сих пор успешный рассказ Сэлинджера «Виноват, исправлюсь». Неудивительно, что оба рассказа были опубликованы в «Кольере» — Сэлинджер постепенно научился понимать, что какому изданию стоит предлагать. Как и «Виноват, исправлюсь», «Неофициальный рапорт» предсказуемым образом завершается неожиданным финалом в духе О. Генри и также полон патриотизма и любви к армии.

Несмотря на большое сходство, «Виноват, исправлюсь» и «Неофициальный рапорт об одном пехотинце» занимают далеко не равнозначное место в писательской карьере Сэлинджера. Появление первого в июльском номере журнала «Кольере» за 1941 год молодой автор воспринял как свое большое достижение. Эта публикация помогла ему завоевать расположение Уны О’Нил. А «Неофициальный рапорт» сыграл всего лишь проходную роль — заполнил собой промежуток между кратким периодом молчания и созданием более сложных произведений.

В начале 1943 года вдогонку «Неофициальному рапорту об одном пехотинце» Сэлинджер написал несколько рассказов, также рассчитанных на быстрый коммерческий успех. Те, что попроще, он сочинял в расчете на «Кольере», а те, что поизысканнее, предназначал для «Нью-Йоркера». Сэлинджер даже начал втайне подумывать о сотрудничестве с Голливудом — Уна О’Нил в это время как раз жила в Лос-Анджелесе, куда ее увезла мать, Агнес Боултон, в надежде сделать из дочери кинозвезду.

Нетрудно понять, почему в начале 1943 года Сэлинджер писал рассказы с расчетом на глянцевые журналы — они ему легче давались, что было важно при постоянном недостатке свободного времени. Вдобавок в глянце хорошо платили, а в письмах того времени Сэлинджер не раз выражал желание зарабатывать литературным трудом. При всем при том он продолжал понемногу работать и над серьезной прозой.

В конце 1942 — начале 1943 года он послал в «Нью-Йоркер» два юмористических рассказа. Один, озаглавленный «Мужчины без Хемингуэя», пародировал пафосные военные романы, которые будут, как полагал автор, написаны после окончания боевых действий. Второй рассказ, «Айда через море, Двадцатый век Фокс», высмеивал пропагандистские фильмы, один за другим штампуемые в Голливуде. Редакция «Нью-Йоркера» рассказы отвергла. Тем не менее в феврале Сэлинджер отправил в тот же журнал рассказ «Поломанные дети», который он считал лучшим из всего написанного им с начала военной службы. «Нью-Йоркер», как затем «Кольере», печатать «Поломанных детей» не стал, и в конце концов рукопись рассказа затерялась.

К этому времени прошло уже почти два года с тех пор, как «Нью-Йоркер» принял к публикации «Небольшой бунт на Мэдисон-авеню» и все никак не печатал его. Сэлинджер Отмаялся увидеть рассказ опубликованным, а к самому «Нью-Поркеру» в начале 1943 года он относился довольно скептически — утверждал, что журнал предпочитает иметь дело исключительно с «прикормленной шайкой мелких Хемингуэев». Не будучи членом этой «шайки», Сэлинджер решил попытать счастья в других изданиях.

В апреле его литературный агент продал рассказ «Братья Вариони» журналу «Сатердей ивнинг пост» — тому самому, с публикаций в котором началась слава Фицджеральда. В 40-х годах прошлого века «Сатердей ивнинг пост», выходивший с обложками работы Нормана Роквелла, являл собой эталон американского иллюстрированного журнала. Более популярный и респектабельный, чем «Кольере», он расходился тиражом около четырех миллионов экземпляров и имел возможность платить щедрые гонорары. Что, впрочем, не мешало Сэлинджеру подсмеиваться над журналом и пренебрежительно отзываться о своих опубликованных там рассказах.

Склонность Сэлинджера умалять достоинства собственных произведений в случае с «Братьями Вариони» выглядит довольно странно. За этот рассказ он извинялся направо и налево, оправдывая его недостатки тем, что писался он в расчете на голливудскую экранизацию. Так или иначе, но эти оправдания не кажутся искренними. За бесспорной кинематографичностью «Братьев Вариони» кроются размышления о том, сколь пагубен для подлинного творчества успех у публики, и беспощадный анализ автором собственного «я». Темы эти явно были не самыми подходящими для Голливуда.

В «Братьях Вариони» рассказывается история двух братьев — музыканта, одержимого стремлением к успеху, и писателя, беззаветно преданного искусству. Музыкант подчиняет более слабого и тонко чувствующего брата своему стремлению к славе, вынуждает его ради сочинения текстов к своим песенкам бросить роман, который тот писал на клочках бумаги и спичечных коробках. Написанные ими песни становятся шлягерами, братья богатеют и купаются в славе.

Братья у Сэлинджера символизируют два пути, между которыми предстояло выбирать ему самому. Джо Вариони — писатель, он преподает словесность в небольшом колледже и пишет роман, настоящее произведение искусства. Когда-то учивший Джо профессор, во многом напоминающий Уита Бернетта, величает его «поэтом». Джо Вариони настолько полно воплощает собой тип писателя, к которому хотел принадлежать Сэлинджер, что даже странно, отчего герой рассказа не пытается напечататься в «Нью-Йоркере». Старший брат Джо — талантливый композитор, стремящийся к славе и богатству. Сочинение музыки для него — не искусство, а прибыльное ремесло; он даже признается, что «ужасно мучается, когда слушает музыку»*, которую пишет. Он ленив, пронырлив и порой нечистоплотен. Чтобы читатель наверняка понял, кто изображен в лице старшего брата, Сэлинджер наградил его именем Сонни, которое сам носил в детстве и ранней юности. Если бы в «Кольере» был музыкальный отдел, Сонни Вариони дневал бы и ночевал на его пороге.