Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя - Игорь Синицин Страница 16

К столетнему юбилею Ленина наша редакция любовно приготовила свою часть макета «ММ», в которую вошли как публицистические, так и биографические статьи о вожде, включены редкие фотографии. Одну из таких, с дарственной надписью Ульянова Отто Гримлюнду, я вытащил из своего архива. Я тогда еще оставался в зомбированном Системой состоянии, восхищался Лениным и вложил в макет всю свою душу и душу моих сотрудников. Заблаговременно «праздничный» макет был направлен в Финляндию.

Спустя пару недель мы получили из Хельсинки пробный экземпляр «ММ» на финском языке и тут же принялись его листать. Рейма Руханен, наш финскоязычный редактор, начал читать статьи, подготовленные нами и теперь напечатанные на страницах журнала. Примерно через час у всей редакции волосы поднялись дыбом. Рейма обнаружил, что теоретические и другие статьи о Ленине были сокращены и переведены в Хельсинки так, что превратились в полную противоположность по смыслу и компрометировали вождя. Наш макет также был разрушен. Огнивцев сделал его по-своему, так, что, например, на одном из разворотов журнала полосное фото Ленина с дарственной надписью Гримлюнду смотрело на другую половину разворота, где была напечатана полосная реклама крупным планом роскошного, почти открытого бюстгальтера. Женские груди, чуть прикрытые прозрачными кружевами, были даны крупным планом. Соски смотрели прямо в глаза «целомудренному» Ильичу. А он ласково улыбался…

Теперь, зная о перипетиях любви Ульянова и Инессы Арманд, о венерической болезни вождя мирового пролетариата, я бы только с улыбкой отметил символический смысл такой рекламы. Мои коллеги, журналисты-пропагандисты, недалеко ушли тогда от меня в идеологической правоверности.

Возмущение охватило всю московскую редакцию «ММ». Я тут же сел и вместе с нашими редакторами, словно на картине Ильи Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», сгоряча написал докладную записку председателю правления АПН с разгромным анализом изменений в нашем макете, примерами переведенных с финского Реймой Руханеном некоторых особенно издевательских антибольшевистских пассажей из переводов наших статей. Документ получился страницах на двадцати. Записку перепечатали, я подписал ее и отнес секретарю Буркова. К нему самому меня не допустили.

Буквально через час та же секретарь шефа, Татьяна Бовт, позвонила в редакцию и сообщила, что Бурков срочно требует меня к себе. Я ожидал всего, но не столь грубого и вздорного поведения умного и опытного политика — председателя правления АПН Буркова. Он, видимо, ни в грош не ставил людей ниже себя по должности, хотя старался казаться демократом. Как только я вошел в его кабинет и остановился у двери, он буквально метнул по длинному полированному столу, за которым по четвергам заседало правление, толстую записку так, что она, скользнув по столу, упала к моим ногам.

— Забери свою мразь! — злобно прорычал Бурков. — И убирайся!..

Я внешне спокойно поднял записку и вышел из его кабинета. Но меня всего трясло.

По удивительному совпадению в коридоре недалеко от своей комнаты я встретил Яниса Бролиша. Когда я работал в Швеции, Янис в посольстве неформально представлял Латвийскую ССР и занимался проблемами латышей-эмигрантов в Швеции. Мы тогда встречались и в посольстве на собраниях, и в клубе на разных мероприятиях. Не виделись мы с ним года четыре.

— Что ты здесь делаешь?! — изумился Янис.

— Работаю… — хмыкнул я и в свою очередь спросил: — А ты?

Мой старый знакомый с гордостью сообщил, что только что окончил Академию общественных наук при ЦК КПСС и назначен инструктором в отдел пропаганды ЦК, где курирует АПН!

— Теперь вот я пришел сюда посмотреть на вас и узнать, как вы работаете… — сообщил Янис.

Я еще не остыл от хамства Буркова, и мне жгла руки докладная записка.

— Хорошо работаем!.. — с издевкой сказал я. — Вот можешь посмотреть как…

Я протянул Янису свою докладную записку. Он пробежал глазами начало текста, затем аккуратно положил в папочку, с которой был.

— Ну, бывай здоров! — сказал я Янису, не настроенный болтать с ним на общие темы.

Он откланялся, обещая позвонить.

Однако на следующее утро позвонил совсем не он, а кто-то другой из отдела пропаганды ЦК. Представившись, он спросил меня:

— Игорь Елисеевич! Вы могли бы еще раз подписаться под вашей докладной запиской на имя Буркова?

— Хоть по три раза под каждой страницей… — довольно грубо ответил я, пребывая еще в дурном настроении после вчерашнего.

Собеседник словно не заметил моего тона и вежливо продолжал:

— А не могли бы вы прийти к нам, в ЦК, завтра в десять часов? Захватите, пожалуйста, фотокопию вашего макета юбилейного номера и материалы к нему на русском языке, которые вы отправляли в Хельсинки… Контрольные экземпляры журнала «ММ» мы уже получили из Финляндии… Пропуск вам будет заказан.

Говорящий, видимо, и не сомневался, что отказа с моей стороны не последует.

…В комнате, куда я пришел к десяти часам утра, уже сидели по одну сторону длинного стола для совещаний несколько человек. Некоторые из них по характерному типу лица явно были природными финнами. Мне предложили место в центре другой стороны стола и попросили фотокопию макета и копии подготовленных нами для номера литературных материалов на русском языке. Я все выдал, и началась работа. Один из финнов, видимо переводчик-синхронист высшего класса, читал из журнала «ММ» прямо по-русски перевод финских статей. Другой человек, как оказалось позже, начальник Яниса Бролиша, отмечал по тексту журнала и наших статей красным карандашом наиболее одиозно звучавшие пассажи. При этом было найдено в финских текстах контрольного экземпляра журнала раза в три больше ошибок и описок, чем это сделал Рейма Руханен.

Затем комиссия — я уже не сомневался в этом — принялась разглядывать постранично фотокопию нашего макета и контрольный экземпляр журнала «ММ». Всех поразил не только разворот с портретом Ленина на одной половине и весьма эротическим женским бюстом — на другой. Члены комиссии нашли много других погрешностей в замененных Огнивцевым фотографиях, бывших в нашем макете, в текстовках к фотографиям, на которые мы в редакции вовсе не обратили внимания. Попросив меня оставить им все наши материалы, комиссия любезно попрощалась со мной, а я пошел в ближайший цековский буфет, чтобы купить там настоящей колбасы и других яств, которых в московских магазинах было уже не найти. Выходя из здания, я заметил, что почти все посетители, как и я, выходили на улицу со свертками и сверточками.

В четверг на следующей неделе было назначено обычное заседание правления АПН. Но во вторник стало известно, что в понедельник принято какое-то постановление секретариата ЦК, касающееся АПН. Коридоры и курилки загудели, но никто не знал содержания этого документа. Не догадывался и я.

С утра в четверг, как и намечалось, началось правление. Сразу прошел слух о том, что ЦК резко критикует АПН и у Буркова — неприятности. Около полудня раздался звонок внутреннего телефона. Голос Танечки Бовт, секретаря председателя, пригласил меня срочно явиться на заседание в кабинет Буркова.