Военнопленные Халхин-Гола. История бойцов и командиров РККА, прошедших через японский плен - Юрий Свойский Страница 16

В Хайларе военнопленнные попадали в сферу ответственности Хайларского отделения Японской военной миссии (токуму кикан), которым руководил генерал-майор Ёкой Тадамити и помещались в тюрьму военной жандармерии (кэмпэйтай). Красноармейцы именовали ее «конюшней» и описывали свою жизнь здесь в весьма нелестных выражениях:

«…Привозят нас в г. Хайлар руки связаны, глаза завязаны, посадили нас в собачий ящик по два человека, где приходилось даже оправляться, военщина ходит и смотрит на нас как на зверей, солдаты просунут через решетку штык и грозят пытками». (Петр Еремеев).

«…привезли нас в Хайлар и посадили в собачие ящики по 2 человека и не давали разговаривать и здорово били за то, что разговаривали». (Мефодий Шиян).

«…когда привезли в Хайлар посадили в какие-то стояла, тут же и уборная» (Егор Валов).

Подробнее других хайларскую тюрьму описал старшина Хаим Дроб, «провалявшийся» в ней дольше всех – с конца мая по начало июля 1939 года: «…меня посадили в жандармерию, где пытают всех преступников, а также коммунистов, которых привозят из Китая. Одели на руки кандалы и посадили в клетку, представляющую собой загрязненный ящик, предыдущие здесь оправлялись и вообще для собак лучше убежище бывает. Здесь они хотели окончательно покончить со мной. Чтобы создать страх, на моих глазах пытали тех, которые сидели рядом со мной в других комнатах и ящиках. Что они делали над этими людьми? Дожили на скамью и привязывали, на голову лили горячую воду, садили их в разные станки, где применяли другие зверские методы. Но как позже выяснилось, что был издан приказ о том, чтобы пленных не убивать, а поэтому я здесь испытывал сухие методы пыток…». По крайней мере некоторых пленных, в частности плененного 3 июля Бориса Богачева, в хайларской тюрьме «заковали по рукам и по ногам цепями».

Крайняя антисанитария имела следствием повальную вшивость заключенных. В РККА 1939 года даже единичный случай вшивости в подразделении считался чрезвычайным происшествием, отражался в политдонесении и мог закончится для командира и политрука подразделения и командования части серьезными «проблемами» по строевой и партийной линии. Поэтому, после полутора лет службы в армии, для старшины Дроба вошь оказалась крайне неприятной неожиданностью: «…это еще хуже этих пыток, ибо лежать скованным и ощущать как эти паразиты точили, не совсем приятно».

Питание в Хайларе было исключительно скудным, пленных кормили один раз в день, давали воду и, по их оценкам, 150–200 граммов хлеба. Иногда вместо воды давали и чай. По словам Егора Валова «кормили плохо, давали стакан чаю и кусок хлеба только раз укусить и хлеба нет». Спиридон Аликин в своей объяснительной писал: «Хлеба станешь просить, а жандарм кричит: грызи свои руки». Встречались, однако, исключения – так, по словам Дементия Каракулова, в Хайларе «кормили плохо, несчастные галеты, да рис без соли», а рацион Ивана Горновского, в период его недолгого пребывания в «собачьем ящике» состоял из «грудочки сахара и 100 граммов хлеба». Исходя из дат пленения Каракулова и Горновского, можно предположить, что либо питание редких пленных в Хайларе в конце июля несколько «улучшилось» и «разнообразилось», либо жандармы просто кормили их тем, что имелось в наличии в данный момент. Хаим Дроб утверждал также, что в хайларской тюрьме в июне 1939 японские медики брали у военнопленных кровь для раненых японцев. ^[54]

На допрос из тюрьмы в здание жандармерии возили, как правило, ночью, с завязанными глазами, повязка снималась только в кабинете. Процедуру такого вывоза на допрос описал Мефодий Шиян: «…Я сидел в одном ящике с Еремеевым. В час ночи нас взяли, завязали глаза и вывели на двор, меня взял один за шею и гнет вниз, я нагнулся, тогда он пнул и я очутился в легковой машине, они привезли нас в одно место и стали спрашивать – что там видал дорогою, я ответил, что не видал ничего». Позже, в харбинском лагере военнопленных, допросы также не проводились на территории лагеря, пленных с повязкой на глазах возили на легковой машине в японскую военную миссию.

После боев первой декады июля численность захваченных пленных превысила возможности переполненной китайцами хайларской тюрьмы и их начали перевозить в Харбин. Перевозка осуществлялась по железной дороге в общем вагоне регулярного пассажирского сообщения, однако на вокзал и с вокзала пленных привозили с завязанными глазами и в пути не разрешали им смотреть в окна. Путь занимал около суток, все это время пленных не кормили.

Переброска пленных в Харбин была быстро зафиксирована советской разведкой. Уже 13 июля харбинский резидент РУ РККА сообщил в Москву, что 11 июля в город было доставлено около 30 пленных красноармейцев. ^[55] Майор Нюмура Мацуити, токумхэй отвечавший за разведку на халхингольском фронте, вообще считал, что харбинской резидентуре РУ РККА в дальнейшем даже удалось внедрить агента непосредственно в лагерь военнопленных. ^[56] Теоретически такая возможность существовала, так как в охране «Хогоина» служили русские эмигранты, ^[57] однако в известных донесениях из Харбина по линии РУ РККА никаких сведений, поступивших из лагеря военнопленных, не содержится. Следует отметить, однако, что агент Разведывательного Управления РККА, хотя и не принадлежащий харбинской резидентуре, действительно побывал в лагере сразу после водворения туда халхингольских пленных, причем сам Нюмура лично разрешил ему посещение. Этим человеком был уже упоминавшийся выше «французский корреспондент Де Вукелич», посетивший лагерь в составе группы иностранных журналистов. Точная датя посещения неизвестна, вероятно, это произошло 14–17 июля. Опубликованное 20 июля японской прессой интервью с Бранко Вукеличем, «выдержанное в прояпонских тонах», вполне можно считать образцом попытки осторожного управления общественным мнением через враждебные средства массовой информации. Так, рассказывая о хорошем обращении с пленными в Харбине, «Вукелич заметил, что одежда и обувь пленных были в хорошем состоянии, но было очевидно, что они не получали достаточно пищи. Когда японцы в первый раз стали давать им еду, то они жадно набрасывались на нее и глотали ее подобно голодным людям», и эта информация была распространена агентством «Домэй». Заявив, что пленные «были опечалены при мысли о разлуке со своими родными» и «были очень озлоблены на своих руководителей» он отметил, что «пленные единогласно заявили, что средние советские горожане, будь то военные или частные граждане, все против войны и не желают воевать», попытавшись донести до читателей идею о ложности концепции об агрессивности «русских вообще». Впрочем, редактором «Домэй» это было интерпретировано лишь как свидетельство плохого морального состояния и отсутствия боевого духа красноармейцев. ^[58]