Европа между Рузвельтом и Сталиным. 1941–1945 гг. - Михаил Мягков Страница 16

В дискуссиях членов Комитета по проблемам международных отношений во второй половине апреля 1940 г. рассматривался и вопрос о возможных агрессивных акциях со стороны России. Причем мысль о реальности подобного развития событий оставалась господствующей. В процессе обсуждения вопроса о местах размещения интернациональных сил после войны было отмечено, что «если мир приведет к достаточному уровню доверия между западноевропейскими странами, по всей вероятности, угроза Западной Европе будет исходить от России. Таким образом, интернациональные силы должны быть как минимум эквивалентны силам Советского Союза и размещены таким образом, чтобы было возможно их стратегическое использование, в случае необходимости, в акциях против СССР. Очевидно, что война может закончиться еще при тех условиях, когда Германия продолжит оставаться величиной, представляющей угрозу, но при этом варианте вся структура, рассматриваемая в настоящем документе, окажется неприемлемой»⁸⁷.

Как бы ни было велико недоверие Вашингтона к Москве, военно-политические события, происходившие в мире, заставляли многих ответственных государственных деятелей США тщательней задумываться над перспективами будущего мирового развития в случае продолжения нацистских побед, глубже осознавать тот факт, что Германия, развязав боевые действия в Европе, претендует в скором времени стать силой, не только блокирующей любое проникновение американского (равно как и британского) капитала на континент, но и, в перспективе, угрожающей позициям США в Новом свете – в странах Центральной и Южной Америки. Восходящая же мощь Японии может потеснить, а затем и вовсе ликвидировать американское влияние на всем огромном пространстве Восточноазиатского региона. В подобной обстановке Рузвельт, зная о том, что подготовка вооруженных сил и всего общества США к большой войне требует значительного времени, не мог полагаться на одних только «старых» союзников Америки. Тем более, что после Франции, в считанные недели разгромленной вермахтом летом 1940 г., среди западных великих держав потенциальным союзником США оставалась одна лишь Великобритания, армия и флот которой были не в состоянии нанести Германии решающего поражения. Советский Союз по-прежнему представлялся широким кругам политической элиты США потенциальным соперником, но взгляд на его роль в разворачивавшемся глобальном конфликте постепенно трансформировался. Появилась идея пожать руку этому непредсказуемому «колоссу» хотя бы по той причине, что у Москвы существовали свои интересы в противовес германским и японским, как в Европе, так и в Азии. Но подняться над традиционными оценками государства, исповедавшего враждебную западному миру идеологию – коммунизм – было весьма сложно для лидера, облеченного в США самыми большими властными полномочиями – президента. На все это требовалось время.

В конце 1939 – начале 1940 г. военное ведомство США, пытаясь сделать прогноз дальнейших военных акций Советского Союза, оставалось недовольным имеющейся у него информацией о мобилизационных возможностях и вооружении Красной армии. Новый американский военный атташе в Москве капитан И. Итон подверг критике данные о советском военном потенциале, которые ранее были получены в Управлении военной разведки от Файмонвилла. Итон считал, что эти данные были основаны на официальных советских источниках, которые содержали много пропагандистского материала (в частности о производстве советских самолетов), и приведенные в них цифры способны ввести в заблуждение американское командование. Он приготовил новую диаграмму роста авиапромышленности СССР, но предупредил, что некоторые сведения могли уже устареть. В целом, Итон отмечал большую степень милитаризации советской промышленности, темпы развития которой определить было достаточно трудно из-за существующей на ее предприятиях секретности. Его слова о том, что практически все отрасли советской экономики так или иначе работают на армию, были весьма впечатляющими. Тем не менее, превалирующим в Вашингтоне оставалось мнение об относительной отсталости советской военной индустрии⁸⁸.

Цифры, касающиеся развития советских вооруженных сил, получаемые военным ведомством США как из посольства в Москве, так и из Риги, часто разнились. Например, в одних документах говорилось о наличии в РККА 8 тыс. самолетов, в других – 10 тыс. и т. д. Интересно, что в Вашингтоне в то время не могли толком определить даже количество собственного оборудования военного назначения, поставленного в СССР в предыдущие годы⁸⁹. В любом случае, данные о возможностях ежегодного выпуска Советским Союзом боевых самолетов, танков, артиллерии, имеющиеся у американской разведки в 1939 – начале 1941 гг., были явно заниженными, и окончательно этот факт был осознан в Вашингтоне лишь после начала германского вторжения в Россию. Зимняя война между СССР и Финляндией 1939–1940 гг. дала возможность американским аналитикам более обстоятельно рассмотреть состояние и боевую готовность Красной армии, хотя приводимые в то время Управлением военной разведки данные о почти 4 млн советских военнослужащих, развернутых на 500-километровом фронте против финнов, являлись фантастическими. Общее мнение военных дипломатов США сводилось к тому, что РККА показала себя в Зимней войне отнюдь не с лучшей стороны. Потери ее авиации оценивались по некоторым источникам как 10-кратно превысившие финские. Интересно, что выводы о результатах боевых действий Красной армии зимой 1939–1940 гг., приведенные в отчетах некоторых американских военных дипломатов, были сходны по своему характеру с заключениями, сделанными по той же кампании германскими генералами. Военный атташе США в Хельсинки майор М. Стенсет уже в августе 1940 г. отмечал, что «хотя считается, что Россия обладает в первой линии от 10 до 12 тыс. самолетов и имеет от 4 до 5 тыс. танков… весьма вероятно, что германские силы смогут нанести по ней уничтожающий удар и принудить при благоприятных условиях к капитуляции в течение 2–3 месяцев…»⁹⁰

Несмотря на столь низкую оценку потенциальных возможностей Красной армии, многие американские военные полагали возможным сохранение в обозримой перспективе пакта о ненападении между СССР и Германией и вытекающей из этого опасности усиления мощи Третьего рейха за счет поставок советского сырья и других стратегических материалов. В связи с этим считалось вполне вероятным, что одним из возможных вариантов дальнейших действий Англии и Франции в начале 1940 г. станет нанесение ими бомбовых ударов по нефтеносным месторождениям в районе советского Баку⁹¹.

Прогнозы о том, что СССР в состоянии еще планировать совместные с Германией агрессивные акции продолжали распространяться в американском военном ведомстве летом-осенью 1940 г. В докладе Управления военной разведки США от 10 октября 1940 г. присутствовала ссылка на информацию, полученную британской военно-морской разведкой, что Советы предоставили возможность немецким офицерам осмотреть подходящие места на побережье Берингова моря с целью постройки там баз для подводных лодок. Активность советских военных была замечена и на островах в Беринговом проливе, практически вблизи островов, принадлежащих Соединенным Штатам⁹².

В первой половине 1940 г. в Вашингтоне обсуждали и достоверность сведений о серьезном противодействии, с которыми столкнулась политика Сталина внутри самого государства. Такие данные в Государственном департаменте США были получены, в частности, от Александра Керенского. Но сделать в связи с этим какие-либо прогнозы дальнейшего поведения Москвы на внешнеполитической арене было достаточно трудно, тем более, что бывший глава временного правительства никак не связывал трудности внутреннего порядка в СССР с его договоренностями с Германией. В целом, представители военно-политического руководства США так и не смогли получить достоверной информации, касающейся влияния внутренней жизни в СССР на его внешнеполитические акции и на этой основе глубже разобраться в мотивах поведения Кремля. Причиной подобного положения дел крылись как в малочисленности аппарата американской разведки (всего 22 офицера в вашингтонском Управления военной разведки на сентябрь 1939 г.), так и в определенном нежелании разведчиков делиться информацией с людьми, ответственными за принятие важнейших политических решений. Так, отвечая на запрос о деталях советско-финской войны, сделанный в Управление военной разведки в феврале 1940 г. тогда еще сенатором Г. Трумэном, полковник Маккэйб просил его не разглашать источник информации другим членам Сената, поскольку готовить доклады подобного рода для малочисленного штаба разведчиков было достаточно трудно. Кроме того, специальные службы военного ведомства видели свое главное предназначение в получении и анализе информации, которая предназначалась для использования непосредственно армейскими и флотскими военачальниками, но отнюдь не теми политическими деятелями, которые были ответственны за принятие решения о начале войны и ее прекращении.