Червивое яблоко. Моя жизнь со Стивом Джобсом - Крисанн Бреннан Страница 16

Альфонсо Татоно встретил нас озорной улыбкой и пригласил войти. В его доме стоял запах плесени. Первой замеченной мной вещью был большой белый парашют, использовавшийся вместо штор и свисавший с потолка вдоль темных деревянных стен для того, чтобы усилить освещение в фильме, над которым работал хозяин. Мы были поражены этим домом добросовестного хиппи. Ал показал нам хижину: маленькую, темную и хорошо убранную. Там стояла мебель 40–50-х годов, военное снаряжение 60–70-х, включая природные находки. Жилье было убрано с такой тщательностью, которую мужчина проявляет к окружающей обстановке, довольно далекой от домов в стиле вызывающей скуку монокультуры американских окраин, только что нами покинутых. Я находила хижину захватывающей и ужасной одновременно.

Алу было около 24–26 лет, но, казалось, он был на несколько жизней старше нас. Он ходил на режиссерские курсы в Университете штата Сан-Хосе и работал над фильмом о его отце – итальянском иммигранте. Когда Стив узнал, что у Ала есть доступ к фильмотеке университета, он загорелся интересом. В то время, пока они общались, я ходила вокруг, задаваясь вопросом, каково будет жить здесь и спать в одной постели со Стивом. Должно быть, мы показали себя с правильной стороны, потому что Ал предложил вариант, что он будет спать на раскладном диване в гостиной, а мы бы могли жить в его спальне в течение лета.

Прошло две недели, прежде чем мы переехали жить в хижину, две недели, во время которых я затаилась и тихо наблюдала за переменами у меня дома. Моя мать смотрела на меня исподлобья это время, делая вид, что ей безразлично. Мне казалось, что такое отношение выдает глубину ее неуверенности. Я находилась в ее доме, не будучи желанной, погребенной под почвой неуверенности в себе, пытаясь перенести ее жестокость и справиться с ее психической болезнью. Прежде она много раз просила меня покинуть дом и пугала, заявляя, что она выкинет меня на Хайт-Эшбери. Однако теперь, когда я наконец-то уходила, она была странно добра и растеряна. В ней не осталось ветра для ее ненависти. Необходимого дыхания. Необходимой силы.

Я никогда точно не знала, что происходит в это время в доме Стива. Он об этом не говорил. Я не думаю, что подросткам пристало обсуждать такие вещи. Однако я внимательно следила за семьей Стива и знала, что он всегда был сам себе голова. Я видела, как он переносит то, что я представляла себе отвращением Пола по поводу нашего совместного проживания, в очень спокойной манере, с которой он подходил ко всем откликам Пола в то время, грустный, но уверенный в своем выборе.

В конце концов меня смутило то, что моя мать отреагировала с горечью на наш переезд, и то, что Пол не стремился каким-либо образом отомстить. В отличие от моей матери Пол умел избавляться от своего чувства разочарования до того, как оно приобретало форму конкретных действий. Несмотря на его отдельные вспышки гнева, он оставался каким-то необъяснимо беззлобным. Клара дистанцировалась от этого всего и предпочла хранить молчание. Свои суждения она всегда оставляла при себе. Я чувствовала ее недовольство, однако не теряла сдержанности.

Вскоре после того, как мы переехали, мы пригласили родителей Стива на обед, однако пришла лишь одна Клара. И сегодня я помню, что была удивлена тем, каким образом она позволила нам встретить себя. Клара продемонстрировала такую благодарность за то, что была нашим почетным гостем, что заставила меня со Стивом радоваться, что мы ее позвали. Мы очень гордились тем, что приготовили для нее целый обед, и мы порхали с места на место, как маленькие птички, накрывая на стол, говорили о том, как мы приготовили еду, и хотели узнать, понравилось ли ей. По какой-то причине я ожидала, что вечер не пройдет гладко и обязательно возникнут разногласия, однако этого не произошло. Вместо этого Клара – которую я звала миссис Джобс – сидела тихо и спокойно и была довольна, пока мы бегали вокруг нее с радостью и угощали нашими лучшими спагетти вместе с салатом. Я видела, что она стремилась быть очарованной нами. И я могла понять, почему Пол женился на ней.

* * *

Наши ночи в хижине были райским наслаждением. Мы просыпались в любое время, когда хотели, безумно счастливые, что мы вместе, не веря, что нам не надо идти домой, потому что мы уже дома. Иногда я открывала глаза в середине ночи и неожиданно вспоминала, что мы вместе. Я чувствовала его и его запах, дотрагивалась до него, затем он просыпался, мы обнимались и целовались, смеясь, пораженные тем, что настолько близко друг к другу и настолько влюблены. Мы снова засыпали, обнимая друг друга, а затем уже он меня будил, чтобы поцеловать и опять заняться любовью. Я помню это время за его радость и свободу существовать и так чисто любить. Наши юные мечтательные тела были сметены в водовороте прошлого, настоящего и будущего всех времен и всех миров, имея все, не зная ничего.

В течение недели, когда бы мы ни ложились спать, Стив начинал рассказывать мне истории о том, что мы часть объединения поэтов и провидцев, которое он называл Витфильдская группа. (Стив иногда произносил «Уэтфильдская».) Мы вместе смотрим из окна, говорил он, наблюдаем мир с остальными. Я не знала, о чем это он, однако всем своим сердцем хотела увидеть такие пейзажи. Для меня это не было метафорой. Я знала, что это правда. Всю свою жизнь я мечтала стать героиней какой-нибудь волшебной истории. При этом рассказы Стива были отнюдь не первыми, но одними из наиболее красивых и волнительных из тех, что я когда-либо слышала. Иногда я думала, что вижу окно на том месте, где стояла стена, и чувствую силуэты поэтов, собравшихся в комнате с нами.

Стив всегда обладал изрядной самовлюбленностью. Его личная мифология давала ясно понять это. Я стремилась защитить его благословенное поэтическое видение и невидимое сообщество, в которое он мне открыл дверь. Я думаю, что раскрытие информации о Витфильдской группе являлось своего рода посвящением, поскольку позже я обнаружила, что лишь небольшая группа людей на похоронах Стива возложила пшеничные зерна на его могилу. Он, должно быть, нес Витфильдскую группу в своем сердце на протяжении всей жизни.

Стив повесил плакат Боба Дилана на черную деревянную стену над нашей кроватью, и мы закутывались в стеганое одеяло моей прабабушки, которое моя семья возила с собой из штата в штат на протяжении всего пути из Огайо. Оно вместе с керосиновой лампой помогало нам согреться по ночам и быть счастливыми. Моя прабабушка пользовалась этой керосиновой лампой в форме песочных часов по назначению. В нашем электрифицированном мире мы ценили ее за ее старинную душевность. Каждую ночь, когда мы зажигали эту лампу, нам казалось, что мы два самых счастливых человека на земле. Наше взаимное счастье отражалось в мягком теплом свете, пуховом одеяле и окне в мир поэтов.

* * *

Тем летом Стив и я засиживались допоздна, чтобы посмотреть фильмы с Алом и его братом. Во времена, когда не существовало таких вещей, как домашнее видео, кассеты, DVD-диски, Netflix или потоковое вещание, сокровенный звук щелчка катушечного проектора был пышным и чувственным удовольствием. Преимущественно мы смотрели фильмы, которые Ал находил в архивах фильмотеки. Большинство из них содержало информацию об искусстве Востока. Мы разглядывали одно великолепное священное изображение за другим – мандалы и янтры с замысловатыми узорами, придуманными тысячу лет назад. Считается, что они поднимают сознание на новый уровень, чтобы сбалансировать дух в материи, в мужчине и женщине. Эти изображения были выдающимися и идеальными. Тусклому, почти мультяшному искусству 60-х годов до них было очень далеко. В конце 90-х я снова начала рисовать предметы этого священного искусства и добавила к ним нотки постмодерна, нового века, научной фантастики, концептуальной чувствительности.