Великий Александр Македонский. Бремя власти - Михаил Елисеев Страница 16

Великий греческий историк Полибий цитирует надпись, которая была на саркофаге Филиппа: «Он ценил радости жизни». Вот уж что-что, а радоваться жизни македонский царь умел, причем радовался так, что слава об этом дошла до наших дней. Сказать, что Филипп любил погулять – значит ничего не сказать, оргии правителя Македонии давно стали на Балканах притчей во языцех. Конечно, проводя большую часть жизни в боях и походах, постоянно балансируя на грани жизни и смерти, Филипп изматывал себя страшно, и понятно, что царский организм требовал разрядки – только беда царя была в том, что не знал он чувства меры и не мог вовремя остановиться. И иногда получалось по принципу – праздник каждый день. Ну а где много вина, там, понятно, и другие излишества нехорошие, и в итоге царский двор Македонии пользовался весьма дурной славой. «Если и был кто-нибудь во всей Греции или среди варваров, чей характер отличался бесстыдством, он неизбежно был привлечен ко двору царя Филиппа в Македонии и получил титул «товарища царя». Ибо в обычае Филиппа было славить и продвигать тех, кто прожигал свои жизни в пьянстве и азартных играх… Некоторые из них, будучи мужчинами, даже чисто брили свои тела; и даже бородатые мужи не уклонялись от взаимной скверны. Они брали с собой по два или три раба для похоти, в то же время предавая себя для той же постыдной службы, так что справедливо бы их называть не солдатами, а проститутками». Это отзыв историка Феопомпа, в свое время жившего при дворе Филиппа и лично все наблюдавшего.

Конечно, нехорошо так сильно злоупотреблять спиртным, особенно когда ты глава великой державы, – о пьяных выходках Филиппа на поле боя после битвы при Херонее была наслышана вся Эллада! Но была у царя еще одна страсть, которая в отличие от пьянства приводила к куда более серьезным последствиям – его необычайное распутство и женолюбие. Складывается такое впечатление, что Филипп не пропускал ни одной юбки, но и это было бы еще ничего, но уж очень ему нравилось жениться. А это, учитывая его статус, было чревато последствиями. И этим, кстати, он будет сильно отличаться от своего сына, который тоже был выпить не дурак, а вот в том, что касалось связей с женщинами, был гораздо воздержаннее, чем его отец. Ритор и грамматик Афиней привел список жен любвеобильного македонского царя: «Филипп всегда брал новую жену на каждой из его войн. В Иллирии он взял Аудату и имел от нее дочь Кинану. Он женился также на Филе, сестре Дерды и Махата. Желая выставить притязания на Фессалию, он прижил детей от фессалийских женщин, одна из них Никесиполида из Фер, которая родила ему Фессалонику, другая была Филинна из Лариссы, от которой он заимел Арридея. Дальше, он приобрел царство молоссов (Эпир), женившись на Олимпиаде, от которой имел Александра и Клеопатру. Когда он подчинял Фракию, там к нему перешел фракийский царь Кофелай, отдавший ему дочь Меду и большое приданое. Женившись на ней, он таким образом привел домой вторую жену после Олимпиады. После всех этих женщин он женился на Клеопатре, в которую влюбился, племяннице Аттала. Клеопатра родила Филиппу дочь Европу». Впечатляющий список, не правда ли? Но подобная ситуация вряд ли могла понравиться Александру, ведь пропорционально царским свадьбам могло увеличиваться и число претендентов на трон. Недаром сохранился его упрек, который он адресовал своему отцу по поводу его побочных детей, на что царь ответил: «Это чтобы ты, видя стольких соискателей царства, был хорош и добр и был обязан властью не мне, а себе самому» (Юстин). Александр совет принял к сведению, и когда пришло время брать власть в свои руки, он действительно был хорош – но не по-доброму.

А теперь давайте посмотрим на ситуацию глазами царевича: то, что царь-батюшка, бывало, в запой уходил и пирушки устраивал многодневные, вряд ли его сильно напрягало, ведь герои «Илиады» тоже немало времени за пиршественными столами проводили. Другое дело, что Филипп мог бы вести себя на этих мероприятиях поприличнее и посдержаннее как великий царь великой державы. Скорее всего, воспитанника Аристотеля явно коробили те грубости и пошлости, что творились в пиршественных залах царского дворца, но статус наследника обязывал его присутствовать. Гораздо больше его тревожила отцовская любвеобильность, ведь от этого напрямую зависело число конкурентов на царскую корону. То, что Олимпиада постоянно настраивала сына против Филиппа, сомнению не подлежит, и скорее всего главным аргументом в этом было то, что царь при желании может передать трон любому из своих детей. А вот это было для Александра неприемлемо – он был рожден царем, воспитан как царь и никем другим себя не видел. Надо думать, что когда Филипп приглашал Аристотеля, он отдавал себе отчет в том, что ученый будет воспитывать его наследника как будущего царя, со всеми вытекающими отсюда последствиями. И Аристотель со своей задачей справился блестяще, Александр воспринимал себя как базилевса, который будет править после отца и никак иначе – а все разговоры о том, кто же все-таки будет наследником, воспринимал очень болезненно. Отсюда и стремление к излишней самостоятельности, а в итоге первый конфликт между ним и Филиппом не заставил себя долго ждать.

Пиксодар, сатрап Карии и правитель Галикарнасса, в свете предстоящего похода Филиппа на Персию, решил заключить военный союз с Македонией. А чтобы обозначить всю серьезность своих намерений, решил скрепить дело браком своей старшей дочери и царского сына Арридея – в Пеллу был послан его приближенный Аристократ, чтобы обговорить все детали. В принципе, шаг Пиксодора был логичен: он прекрасно понимал, что правитель такой могущественной державы, как Македония, никогда не согласится на брак своего сына и наследника с его дочерью, а потому принял, как ему казалось, вполне разумное решение – сосватать ее за другого, пусть даже и слабоумного, но тоже царского сына. В принципе, такое решение устраивало всех – и Пиксодора, и Филиппа, но, как оказалось, оно не устраивало человека, к которому не имело вообще никакого отношения – Александра. Даже, можно сказать, не его, а его окружение и, само собой, ненаглядную матушку. «Опять пошли разговоры; и друзья, и мать Александра стали клеветать на его отца, утверждая, будто Филипп блестящей женитьбой и сильными связями хочет обеспечить Арридею царскую власть» (Плутарх). Разговоры, по сути своей, дурацкие и не имеющие под собой ни малейшего основания – такой великий политик и реалист, как Филипп, никогда бы не передал трон Македонии психически нездоровому человеку. Он прекрасно осознавал, чем подобное самодурство может закончиться для страны, и никогда бы такое решение не принял. То, что мать повела подобные разговоры, вполне понятно, ни малейшего повода настроить сына против отца она не упускала. А вот поведение друзей, мягко говоря, удивляет, особенно таких здравомыслящих, как Гарпал и Птолемей. Возможно, в другой ситуации Александр на провокацию бы и не поддался, но вопрос престолонаследия был для него больным, и, не разобравшись что к чему, он сгоряча наворотил дел: «послал трагического актера Фессала в Карию, поручив ему убедить Пиксодара отвергнуть незаконнорожденного и к тому же слабоумного Арридея, а вместо этого породниться с Александром. Этот план понравился Пиксодару гораздо больше первоначального» (Плутарх). То, что план понравился Пиксодару, понятно: одно дело – дурачок без права на трон, а другое – законный наследник, но сатрапу, наверное, и в голову не могло прийти, что царевич занялся самодеятельностью и не согласовал этот вопрос со своим грозным отцом. А вот Филиппу подобное самоуправство явно не понравилось и вывело из душевного равновесия: «Царь горько корил сына и резко бранил его, называя человеком низменным, недостойным своего высокого положения, раз он хочет стать зятем карийца, подвластного царю варваров. Коринфянам же Филипп написал, чтобы они, заковав Фессала в цепи, прислали его в Македонию. Из остальных друзей Александра Филипп изгнал из Македонии Гарпала, Неарха, а также Эригия и Птолемея; впоследствии Александр вернул их и осыпал величайшими почестями». Судя по всему, Александр в этом вопросе так до конца и не разобрался, раз тех, кто его подставил, «осыпал величайшими почестями». А вот Филипп поступил гуманно: вместо того чтобы за подстрекательство – головы с плеч, взял да просто выгнал. Но явно не по доброте душевной, а чтобы не обострять конфликт с сыном. Вроде дело замялось, все утряслось, но тут разразился новый скандал, куда более серьезный, чем предыдущий, – да и последствия были гораздо печальнее.