Жестокий континент - Кит Лоу Страница 16

«Я сидела вместе со своей сестрой, и Ванда сказала: «Знаешь, мне нравится эта картина на стене. Я, наверное, возьму ее. Я думаю, за все мои страдания хватит одной картины». А я сказала: «Здесь есть фарфор. Мне он очень нравится. Мы надрывались на этом фарфоровом заводе много лет. Я заберу фарфор».

На следующее утро, устыдившись, обе девушки вернули то, что взяли.

ЧЕРНЫЙ РЫНОК

Самым распространенным после войны мелким преступлением была покупка или продажа товаров на черном рынке. И опять-таки незаконная торговля во время войны поднялась в сознании людей до уровня сопротивления нацистскому режиму: любые товары, особенно с черного рынка, не попадали в руки немецких оккупантов. Во Франции, например, каждый год на бойню доставляли на 350 тысяч голов скота меньше, чем было зафиксировано официально. Фермерам, производившим молоко, часто приходилось везти свою продукцию на черный рынок, чтобы выжить: на континенте с сильно разрушенной транспортной системой они не могли полагаться на ежедневные удои молока и были вынуждены развивать неофициальные местные сети поставок, чтобы гарантированно продавать свою продукцию. По всей Западной Европе неофициальные сети функционировали наравне с официальными рынками. В Восточной Европе, где нацисты стремились реквизировать как можно больше продовольствия, происходило то же самое. Здесь, более чем где бы то ни было, черный рынок был необходим для выживания, и участие в нем стало почти моральным долгом фермеров и торговцев, без него сотни тысяч поляков, украинцев и жителей Прибалтики умерли бы с голоду.

Суть незаконной торговли состояла в том, что по своей природе она была безнравственной. В то время как карточная система обеспечивала сбалансированное питание для всех и более калорийное питание для тех, кто занимался тяжелым физическим трудом, черный рынок обслуживал только тех, кто мог себе это позволить. Перед освобождением Франции цены на сливочное масло на черном рынке взлетели в пять с половиной раз, на яйца – в четыре раза. Вследствие этого яйца и сливочное масло редко попадали на официальные рынки, и никому, кроме состоятельных людей, были не по карману. Некоторые фермеры и торговцы безжалостно эксплуатировали этот рынок и сильно разбогатели, вызывая сильное недовольство соотечественников. В Греции, когда слухи об улучшении ситуации существенно снизили цены на продукты питания, спекулянты накапливали продовольствие и сбывали его только большими партиями. «В то время, когда весь мир переживал за судьбу греческого народа, – с горечью писал один иностранный обозреватель, – некоторые греки богатели на крови своих братьев». В Чехословакии послевоенное правительство было настолько возмущено подобным поведением, что за преступление, связанное с обогащением себя за счет государства или граждан во время войны, следовал приговор – от пяти до десяти лет тюремного заключения.

Незаконная торговля, возможно неизбежная и даже оправданная в военное время, вошла в привычку, от которой трудно стало отказаться по окончании военных действий. На самом деле после краха всех административных и транспортных систем, равно как закона и порядка, эта проблема стала гораздо серьезнее. К осени 1946 г. торговля на черном рынке настолько широко распространилась, что большинство людей даже не считали ее преступлением. «Едва ли будет преувеличением сказать, что мужчины, женщины и дети в Западной Европе в большей или меньшей степени вовлечены в нелегальную торговлю, – утверждал руководитель UNRRA по Западной Германии в письме в министерство иностранных дел Великобритании. – На больших территориях Европы существование без нее, фактически, вряд ли возможно».

Невозможно было поддерживать уважение к закону, когда все население Европы ежедневно попирало его. Это неизбежно влекло за собой нравственные последствия. Даже в Великобритании понимали, что нравственные нормы пришли в упадок из-за этого. По словам Маргарет Гор, служащей воздушно-транспортного ведомства в 1945 г., «в Великобритании черный рынок подорвал честность людей, я думаю, впоследствии мы, как общество, стали гораздо менее честными… Именно тогда это и началось».

НАСИЛИЕ

Если кражи и незаконная торговля представляли серьезную проблему на территории всей Европы, то повсеместная угроза насилия приобрела просто критический размах. Как я уже упоминал, насилие было для многих повседневной ситуацией. К концу войны жители Германии привыкли к бомбардировкам днем и ночью: зрелище мертвых тел, лежащих среди обломков, – вполне обычная картина. В меньшей степени то же самое можно сказать о Великобритании, Северной Франции, Голландии, Бельгии, Богемии и Моравии, Австрии, Румынии, Венгрии, Югославии и Италии. Дальше на восток городские жители наблюдали, как артиллерия превращает в пыль их города вместе с людьми. И миллионы солдат видели такое каждый день.

Вдали от районов боевых действий насилие было таким же жестоким и нескончаемым, только на более индивидуальном уровне. В тысячах трудовых и концентрационных лагерей по всей Европе заключенных ежедневно жестоко избивали. В Восточной Европе велась охота на евреев, их убивали. В Северной Италии убийство коллаборационистов влекло за собой бесконечный цикл репрессий и контррепрессий, которые иногда принимали вид вендетты. По всему рейху распространителей слухов арестовывали и били, вешали дезертиров, а любого человека, мнение или этническая принадлежность которого не совпадала с мнением или этнической принадлежностью большинства соседей, могли избить, бросить в тюрьму или даже убить. К концу войны все это было вполне обыденным делом. В результате акты жесточайшего насилия перестали шокировать, став вполне заурядным явлением на большей территории континента.

Не нужно много воображения, чтобы понять, что те люди, которые были жертвами регулярного насилия, с большей вероятностью сами совершали насилие над другими. Существует множество психологических исследований, которые доказывают это. В 1946 г. генерал-лейтенант сэр Фредерик Морган, бывший руководитель UNRRA в Западной Германии, выразил опасение в отношении некоторых еврейских лидеров, освобожденных из концлагерей: «Эти еврейские лидеры – отчаявшиеся люди, которые не остановятся ни перед чем. Практически все, что может случиться с выжившим человеком, уже случилось с ними, и они в грош не ставят человеческую жизнь». То же самое справедливо и в отношении людей, угнанных в Германию на принудительные работы. Согласно исследованию UNRRA, посвященному психологическим проблемам перемещенных лиц, для них была обычной демонстрация «необузданной агрессии» наряду с множеством других психологических проблем, включая «чувство непригодности к работе… озлобленность и раздражительность». У большой части перемещенных лиц наблюдались признаки крайнего цинизма: «Ничего из того, что делается даже людьми, желающими помочь, не считается неподдельным или искренним».

Жертвы насилия существовали повсеместно, следовательно, в какой-то степени везде были и злоумышленники. К концу войны партизаны, которые вели все более ожесточенную войну против немцев, теперь контролировали большую часть Греции, всю Югославию, Словакию, большую часть Северной Италии, значительные районы Балтийских государств и обширные просторы Польши и Украины. Во Франции бойцы Сопротивления освободили по крайней мере пятнадцать департаментов и контролировали большую часть Южной и Западной Франции еще до того, как союзники достигли Парижа. Во многих регионах, особенно в Югославии, Италии и Греции, насилие в основном было направлено не против немцев, а против фашистов и коллаборационистов из числа местного населения. Люди, которые раньше вершили насилие, теперь превратились в обвиняемых.