Коммод - Михаил Ишков Страница 16

Он неожиданно прервался и глянул на императора.

— Прости, Луций, ты славишься умением фехтовать, а я рассказываю тебе азбучные истины.

— Пусть Витразин послушает. Он здесь похвалялся гладиаторским искусством. Мы поспорили, что лучший фехтовальщик моей армии справится с любым гладиатором.

— Только не с моим отцом! — воскликнул молодой человек. — Ему не было равных.

— Почему не было, — пожал плечами Бебий. — Его побеждали Осторий Плавт — это случилось на моих глазах. Однажды его одолел и Сегестий Германик, и только милость толпы и благоволение императора Антонина спасли его. Этого боя я, правда, не видал.

— Они побеждали, используя подлые приемы! — возразил молодой человек.

Бебий усмехнулся.

— В бою не существует подлых или неправильных приемов.

Публий Витразин решительно не согласился с легатом.

— Да, против варваров, мало чем отличающихся от животных, можно и не стесняться, однако на арене амфитеатра, в присутствии цезаря, каждый боец должен соблюдать кодекс чести, дать зрителям великого Рима время насладиться мастерством…

— Именно поэтому, — перебил его Бебий Лонг, — я не очень‑то высоко ставлю искусство гладиаторов. В настоящем сражении от него мало толку?

Теперь возмутился император, известный поклонник гладиаторских боев, скачек и всяких других развлечений на арене, особенно сражений с дикими зверями.

— Не скажи, Бебий. Средней руки гладиатор составил бы честь нашему войску, не говоря уж о подлинных мастерах.

— Подлинный мастер — да, государь. От остальных толку мало. Ваш отец уже пытался призвать их в армии. В легионах прижилась едва ли двадцатая часть, и то только те, кто из военнопленных.

Коммод нахмурился.

— В чем причина?

— Сила солдат в действии строем, организованной массой. На поле боя места для демонстрации искусства владения мечом обычно не хватает. Развернуться негде. Наши легионы сильны дисциплиной, выучкой в действии сообща. Когда легионеру приходится браться за меч, важна не красота, а умение быстро, с одного удара сразить противника. В сражении публики нет, аплодисменты выпрашивать не у кого. Если хочешь выжить, тем более победить, нельзя давать шанс противнику увернуться от решающего удара. В этом все искусство солдата. В бою тот хорош, кто соединяет свободное владение оружием, взгляд, соображение, быстроту и точность. Лично я предпочитаю орудовать щитом.

— Как интересно! — воскликнул Саотер и захлопал в ладоши.

Удивился и император. Недовольство его растаяло.

— Как это? — поинтересовался он.

— Щитом, государь, можно бить снизу вверх, в горло или подбородок противника — они обычно незащищены. Можно нанести удар умбоном* (сноска: массивная металлическая бляха, в центре щита, округлый выступ (им можно было оглушить противника). Он являлся центром рельефной композиции.) в грудь или ударить нижней кромкой по стопе или голени врага. Одним словом, победа достается тому, кто не теряет голову и способен использовать все, что подвернется под руку.

— Это все слова, слова, слова, — скривился Витразин.

Император поддержал его.

— Он прав, Бебий. Я, собственно, приказал вызвать тебя в ставку, чтобы ты продемонстрировал свое искусство, сразился на моих глазах и подтвердил славу лучшего бойца в армии. Витразин вызвался быть твоим противником. Мы поспорили, и я поставил на тебя.

Бебий Лонг опешил. В этом и состоит причина спешки? В такой момент?! Он бросил взгляд на Перенниса — подскажи, не шутит ли принцепс? Что имеет в виду? Что вообще здесь творится? Префект, все время помалкивающий, и на этот раз ничем не выразил своих чувств. На его лице ни одна жилка не дрогнула. Он держался возле принцепса одновременно и раскованно, и с известным, понятным только опытному служаке напряжением, словно постоянно ждал приказ. При этом Переннис вовсе не «ел глазами начальства» — начальству это надоедает. Старался быть незаметным, но всегда оказаться под рукой, однако это искусство еще не в полной мере давалось ему, — напряжение пока пересиливало.

Между тем молодой Витразин небрежно упер руку в бок и, глядя прямо в глаза легата, заявил.

— Не думай, Бебий Корнелий Лонг, что тебе удастся легко справиться со мной, на первый взгляд юным и неопытным в умении обращаться с оружием растяпой. Ты глубоко ошибешься, если позволишь себе небрежность или легкомыслие, потому что я — сын Витразина, самого знаменитого гладиатора в истории Рима. Он никогда не знал поражений и по этой причине, за доблесть, был вознесен в ряды славных граждан Вечного города…

Легат вздохнул и предложил Саотеру примкнуть к товарищу. Двое против одного — эта идея очень понравилась императору, однако вифинянин жеманно всплеснул руками.

— О, нет, нет и нет. Это не для меня. Мое дело — цвести, ублажать, любить и быть любимым. Если желаешь, Бебий, я мог сразиться с тобой в другом, более уютном и затемненном месте.

Глаза у легата расширились, он невольно открыл рот, отчего на его лице нарисовалось удивленное, совсем детское выражение.

Коммод захохотал, хлопнул Бебия по плечу — он был на полголовы выше легата — приструнил Саотера.

— Не вздумай соблазнять моего лучшего воина, негодник. Тебе мало, что правитель мира поддался на твои чары. Прикажи подать нам калду* (сноска: вино, разбавленное водой, смешанной с медом и пряностями). Ты ведь теперь управляющий в моем дворце. Так что побеспокойся. Я хочу пить.

Между тем Витразин и не собирался кончать речь, доказывая тем самым, что отец не поскупился не только обучение его военному искусству, но и на его образование.

— …Всякому удачному приему он обучал меня по много раз, но главная заповедь, которую преподал мне отец, заключается в том, что мало отвечать ударом на удар. Следует еще победить соперника духом, заранее нагнать на него ужас. Еще до схватки привести его к мысли о невозможности победы и неминуемой гибели и позору, если он попытается воспротивиться занесенному над его головой мечу…

— Мы сражаться будем или нет? — спросил Бебий.

Коммод вмешался, дал знак Переннису.

— Тигидий, помоги Бебию, прими оружие.

Прежде всего легат бережно уложил на возвышение серебряный жезл с маленьким орлом на вершине — знак командира легиона, поставил богато украшенный, с нащечниками и козырьком, шлем с роскошным плюмажем из страусиных перьев, окрашенных в алый цвет, снял белый плащ с широкой красноватой полосой. Затем расстегнул пояс — сингулум, на котором был подвешен слегка изогнутый иберийский меч. Другой меч, называемый «пуджио», — малый, с узким тонким лезвием, был пристроен к перевязи, переброшенной через правое плечо. Пояс и перевязь Бебий передал по — прежнему молчавшему Переннису. Тот помог ему расстегнуть крючки на богато украшенной гравировкой кирасе, защищавшей грудь и плечи. Снизу к кирасе были прикреплены ниспадающие кожаные полоски, прикрывающие живот и пах. Наконец Бебий Корнелий Лонг остался в тонкой шерстяной тунике. Он взял деревянный, предназначенный для упражнений, меч и вышел в центр зала, где его уже дожидался Витразин.