Женщины Цезаря - Колин Маккалоу Страница 16

— Что за звериная метафора!

Он коротко засмеялся.

— Юлия — такая прелестная малышка. И такая живая. Ее мать и я — мы были так счастливы… Я хотел бы видеть и дочь счастливой в браке.

— Из зануд получаются неплохие мужья, — заметила Аврелия.

— Значит, ты — за их союз.

— Да. Если мы упустим этот шанс, другого такого же может не представиться. Его сестры уже заполучили молодого Лепида и старшего сына Ватии Исаврийского, так что двоих подходящих претендентов мы лишились. Возможно, ты лучше отдашь ее сыну Клавдия Пульхра или Цицилия Метелла? А может, сыну Помпея Магна?

Цезаря так и передернуло.

— Ты абсолютно права, мама. Лучше унылая собака, чем хищный волк или шелудивая дворняжка! Сказать честно, я надеялся на кого-нибудь из сыновей Красса.

Аврелия фыркнула.

— Красc — твой хороший друг, Цезарь, но ты превосходно знаешь, что он никому из своих сыновей не позволит жениться на девушке без значительного приданого.

— Ты опять права, мама. — Цезарь хлопнул себя по коленям — верный знак, что он принял решение. — В таком случае пусть будет Марк Юний Брут! Кто знает? Вдруг он превратится в неотразимого красавца, как Парис, когда минует стадия прыщей!

— Я очень хочу, чтобы ты не был таким легкомысленным, Цезарь! — произнесла его мать, поднимаясь, чтобы вернуться к своим бухгалтерским книгам. — Это помешает твоей карьере на Форуме, как иногда мешает карьере Цицерона. Бедный мальчик никогда не будет ни красивым, ни лихим.

— В таком случае, — совершенно серьезно сказал Цезарь, — ему повезло. Чересчур красивым людям обычно не доверяют.

— Если бы женщины могли голосовать, — лукаво заметила Аврелия, — это положение вещей изменилось бы очень скоро. Каждый смазливый Меммий становился бы царем Рима.

— Не говоря уже о каждом Цезаре, да? Спасибо, мама, но я предпочитаю оставить все так, как есть.

Вернувшись домой, Сервилия не сообщила о своем разговоре с Цезарем ни Бруту, ни Силану. Не сказала она и о том, что завтра опять пойдет к нему. В большинстве домов новости распространяются через слуг, но только не через слуг Сервилии. Два грека, которых она брала для эскорта всякий раз, когда куда-нибудь отправлялась, были старыми прислужниками и отлично знали: лучше не болтать о хозяйке, даже среди соотечественников. История о няне, которую Сервилия выпорола, а потом распяла за то, что та уронила малютку Брута, последовала за госпожой из дома Брута в дом Силана, и все знали, что Силан не в силах справиться с темпераментом своей жены. С тех пор никого больше не распинали, но пороли часто, и это обеспечивало мгновенное повиновение и постоянное молчание. В этом доме рабов не освобождали, чтобы те могли нахлобучить фригийский колпак — шапку свободы и называть себя вольноотпущенниками. Раб, проданный Сервилии, оставался рабом навеки.

Поэтому два грека, проводив на следующее утро госпожу в нижний конец улицы Патрициев, даже не пытались посмотреть, что находится в здании, куда она отправилась, и даже не мечтали о том, чтобы потом пробраться наверх и подслушать у дверей или заглянуть в замочную скважину. Конечно, они не подозревали матрону в связи с каким-нибудь мужчиной. Сервилия была слишком хорошо известна. В этом отношении она была безупречна. Она была гордячкой. От равных ей по происхождению до самых ничтожных слуг — любой знал: даже Юпитера Наилучшего Величайшего Сервилия считает ниже себя.

Может быть, случись всемогущему богу пристать к Сервилии, он и получил бы от ворот поворот, но союз с Гаем Юлием Цезарем определенно занимал ее мысли и выглядел в них самым привлекательным образом, когда она в одиночестве поднималась по лестнице. На этот раз того странного и довольно шумного маленького человечка нигде не было видно, и Сервилия отметила это. Предположение о том, что нечто иное, чем помолвка сына, получится из ее разговора с Цезарем, поначалу не приходило ей в голову, пока она не почувствовала в нем перемену — когда она уже стояла возле двери, собираясь уходить. Перемену достаточно ощутимую, чтобы у нее появилась надежда… Нет, предчувствие. Конечно, она знала то, что знал весь Рим: Цезарь слишком придирчив к своим женщинам. Он требовал, чтобы они были исключительно чистыми. Поэтому перед новым визитом Сервилия тщательно вымылась и ограничилась несколькими каплями духов, чтобы они не перебивали запаха тела. К счастью, она почти не потела и никогда не надевала одно платье больше одного раза. Вчера на ней было ярко-красное. Сегодня она выбрала насыщенный желтый цвет, в ушах покачивались янтарные подвески, на шее лежало янтарное ожерелье. «Я нарядилась, чтобы быть соблазненной», — подумала она и постучала в дверь.

Он сам открыл, провел ее к креслу, сел за стол — все как вчера. Но смотрел на нее не так, как вчера. Сегодня взгляд его не был отсутствующим, холодным. Появилось нечто, чего Сервилия раньше не замечала ни у одного мужчины. Искра интимности и права собственности. И это не вызвало ее возмущения. Она не посчитала этот взгляд похотливым или грубым. Но почему она вообразила, что эта искра делает ей честь, выделяет ее среди всех знакомых ей женщин?

— Так что ты решил, Гай Юлий? — спросила Сервилия.

— Принять предложение молодого Брута.

Это понравилось ей. Она широко улыбнулась, в первый раз за все время их знакомства. И Цезарь отчетливо увидел, что правый уголок ее рта определенно слабее левого.

— Отлично! — воскликнула она, вздохнула облегченно и улыбнулась, но уже не так широко.

— Твой сын очень много для тебя значит, — заметил Цезарь.

— Он значит для меня все, — просто сказала она.

На столе лежал лист бумаги, Цезарь посмотрел на него.

— Я тут сочинил юридическое соглашение о помолвке твоего сына с моей дочерью, — произнес он. — Но если ты хочешь, мы некоторое время можем считать эту помолвку неофициальной. По крайней мере, до тех пор, пока Брут не повзрослеет еще. Он может передумать.

— Он не передумает, и я не передумаю, — отозвалась Сервилия. — Давай покончим с этим делом здесь и сейчас.

— Как хочешь. Но должен предупредить тебя: после подписания соглашения обе стороны и их опекуны имеют право обратиться в суд, если какая-либо из сторон расторгнет помолвку, и потребовать компенсацию в размере приданого.

— А какое у Юлии приданое? — спросила Сервилия.

— Я записал здесь сто талантов.

Сервилия ахнула.

— Но у тебя же нет ста талантов для приданого, Цезарь!

— Сейчас нет. Но когда Юлия достигнет брачного возраста, я уже буду консулом, потому что я не разрешу ей выйти замуж, пока ей не исполнится восемнадцать лет. А к тому времени у меня будут сто талантов для ее приданого.

— Я этому верю, — медленно проговорила Сервилия. — Однако это означает, что, если мой сын передумает, он обеднеет на сто талантов.

— Теперь ты уже не так уверена в его постоянстве? — усмехнулся Цезарь.