Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо Страница 158

Я хочу отказаться от привычной перспективы и взглянуть на путешествие Васко во всемирном контексте с более объективной точки зрения. Перспектива, которую я предлагаю, скорее воображаемая: иначе не достичь уровня объективности, недостижимого для реальных людей, погруженных в историю, которую они пытаются описать. Например, космический наблюдатель, приглашаемый на разных этапах, мог бы избавить нас от предположений, сделанных задним числом. И fin de siecle ^[1017] предшествующих столетий нашего тысячелетия он — я использую мужской род, хотя этот космический наблюдатель кажется мне существом женского пола, — увидит совсем не такими, как мы.

Вместо западных научных достижений и укрепления господства западного мира он, возможно, обратит особое внимание на конфликт титанов будущего: Китая и Японии, происходивший как раз в то время. Или его внимание привлекло бы то, что можно назвать началом уничтожения западного империализма в Абиссинии силами хорошо вооруженных армий Менелика в Адове. Глядя на 1790-е годы, наши историки обычно ослеплены историей Французской революции и распространением ее идей победоносными армиями; но внимание космического наблюдателя мог бы привлечь Китай, где смерть императора Чен Луна примерно совпала с концом длительного и великолепного расширения империи и началом «сна гиганта», отмеченного Наполеоном. Глядя на 1690-е годы, мы вспоминаем прежде всего войны между Вильгельмом Оранским и Людовиком XIV, а космический наблюдатель мог бы подчеркнуть важность установления постоянной границы между Россией и Китаем по реке Амур. В 1590-х годах мучительная, зловонная смерть Филиппа II представляет в нашей современной, западной исторической традиции «поворотным пунктом» в мировой истории — началом так называемого «упадка Испании». Но на другой стороне земного шара почти одновременно умер другой деятель Weltpolitik ^[1018] — японский диктатор и завоеватель Хидэёси; и в космической перспективе его смерть могла показаться не менее значительным событием.

Если бы космический наблюдатель бросил взгляд на 1490-е годы и мы попросили бы его определить те потенциалы имперского строительства и развития торговли на дальние расстояния, которые могли бы дать в будущем максимальный эффект, я думаю, справедливо будет отметить, что он не начал бы свой осмотр с относительно отсталых и периферийных общин на морском побережье Западной Европы. Он заметил бы наличие нескольких культур и цивилизаций, разделенных большими расстояниями, слабыми связями, а в некоторых случаях — взаимным незнанием или отсутствием интереса. Он смог бы заметить — преимущественно за пределами распространения западного христианства — некое движение по краям, расширение политических границ или начало расширения заселения, торговли, завоеваний или прозелитизма, которые в будущем сделают мир ареной взаимного соперничества, столкновения растущих цивилизаций и слияния или конфликтов больших человеческих общин.

Со временем этот процесс свелся к господству Западной Европы. Но в 1490 годы наш космический наблюдатель, если он не наделен, как мы, возможностью делать выводы задним числом, не смог бы предсказать такой исход. Такие источники мотивации, как материальное изобилие, научное любопытство, миссионерское рвение, коммерческих дух и бессмысленная агрессия, не были специфическими для какой-то отдельной части света, и по сравнению с Китаем, частью ислама и юго-восточной Азией — а в некоторых отношениях даже с Полинезией — западное христианство уступало в части технических ресурсов, с которыми можно было предпринимать долгие плавания, поддерживать в плаваниях жизнь, находить направление в незнакомых местах, сохранять и передавать накопленную информацию.

Наш космический наблюдатель начал бы, вероятно, с противоположного конца Евразии, с Китая, откуда в прошлом не раз исходили инициативы, меняющие мир, и где в прошлом перспективы морского расширения в больших масштабах продемонстрировали экспедиции, которые собирали редкости в Индии и Африке и вмешивались в политику юго-восточной Азии и Шри-Ланки (см. выше, с. 503). Но если бы наш наблюдатель продолжал смотреть в том направлении, он был бы разочарован. Чжу Ютан, император Сяо-цзун, унаследовавший небесный мандат в 1487 году, проявил удивительную личную энергию. Он хотел быть совершенным правителем в традициях Конфуция. По его приказу были убиты или изгнаны придворные колдуны предшествующего правления. От императорской службы были отстранены тысячи буддийских и даосских монахов. Поставщик порнографии предшествующего императора был также отставлен и осужден. Новый правитель проявлял чудеса сыновней преданности, он восстановил все прежние ритуалы, вновь ввел лекции на циновках и поддерживал такие начинания в конфуцианском стиле, как изучение кодексов законов и преобразование управления на основе справедливости. Поэтому его правление стало «эрой добрых чувств» между императором и ученой элитой и источником вдохновения для конфуцианских придворных панегиристов. Понять характер императора можно в спокойной, полной достоинства атмосфере Литературного павильона, который император добавил к храму Конфуция в культовом центре этого мудреца в Чуфу, или разглядывая некоторые картины художников, которым он покровительствовал: некоторые клиенты By Вея требовали даосских образов, но придворные работы художника совсем иные, на них изображены ученые, медитирующие на едва намеченном ландшафте; эти картины провозглашают торжество конфуцианского идеала над идеей природы, провозглашенной Дао ^[1019].

Но времена династии Мин, времена торжества идеалов Конфуция в Китае одновременно стали периодом имперского отдыха. Из фракций, существовавших при дворе, купцы, священники и военные были сторонниками экспансионистских авантюр и свободы иностранной торговли. Конфуцианцы же поддерживали политику изоляционизма и провозглашали необходимость расширения империи путем мирного привлечения к ней соседних народов. К тому же в правление Хунчи военные возможности Китая целиком поглощала борьба с восстаниями некитайских племен в провинциях.

Большинство традиционных или потенциальных государств Азии и Африки в 1490-е годы испытывали аналогичные трудности, их расширение сдерживали различные препятствия. В 1493 году сёгун вынужден уйти из Киото, и японский город-двор становится столицей одного из воинственных государств, на которые распалась страна. Юго-восточная Азия, обладавшая огромными имперскими аппетитами во времена Ангкора, Шривиджаи и Маджахапита, стала относительно спокойной, и лишь вьетнамцы реально угрожали соседям.

В Индии ни одно из существующих государств не было способно расширить свои границы. Виджаянагар был прекрасен при Нарашиме, первом правителе недолговечной династии Салюва, но лишь до его смерти в 1493 году. Он, вероятно, начал строительство храмового комплекса Витала к востоку от центра города; но территориальные приобретения при нем кончились ^[1020]. Из других государств Индии султанат Дели проявил необычайную агрессивность в правление Сикандара Лоди, который захватил Бихар, но при этом так ослабил государство, что оно не смогло продвинуться к соседям в Раджпут и сопротивляться нашествию Бабура, которое последовало через несколько лет после смерти Сикандара ^[1021]. В Гуджарате было высокоразвитое торговое судоходство, но его ленивый султан не делал никаких попыток развивать морской империализм (см. выше, с. 497–498). Персия находилась в упадке, и со времен Тамерлана в Центральной Азии не появлялся вождь, способный угрожать внешнему миру. Мирные морские предприятия Индийского океана развивались очень бурно. Арабские навигационные указания конца XV века охватывают океан от Южной Африки до Южно-Китайского моря. Однако Васко да Гаме удалось проникнуть в мир, где было много места для новых покупателей и продавцов, но никакие имперские амбиции не препятствовали использованию моря.