Ярое око - Андрей Воронов-Оренбургский Страница 15

Зловещая тишина распахнула крылья над гудящим ристалищем, но лишь на миг… Над плотными рядами татар взмыл трёххвостый бунчук в твёрдых руках Джэбэ-нойона, вселяя в воинов стальную отвагу.

Над половецкими шлемами тоже воинственного взлетели к небу пёстрые значки ^[94], и по приказу старого хана Котяна тысячи воинов бросились в наступление. Исполняя волю всесильного и высочайшего повелителя, половецкая орда стала вытягивать вперёд свои фланги, как изгибающиеся руки, чтобы взять в «клещи» врага. Но монголы не дрогнули, не повернули коней. Напротив, они остались на месте и не пытались вырваться из стремительно смыкавшегося кольца.

«От лагеря отделился первый отряд монголов. Тысяча сомкнутых всадников, по сто человек в ряд, устремилась на низкорослых лохматых лошадях, покрытых железными и кожаными панцирями. Они неминуемо должны были прорвать нестройную, колеблющуюся линию половцев, широко растянувшихся по степи.

— Кху-кху-кху-кху-у! — слышался звериный рёв монголов.

От основного куреня оторвалась вторая тысяча и покатилась по степи. На солнце вспыхивали слепящим блеском стальные шлемы, металлические щиты и изогнутые мечи» ^[95].

…Старейший половецкий хан — хозяин степи Котян — казался спокойным и величавым, сидя в седле своего туркменского скакуна с красным хвостом ^[96]. Оставаясь на возвышенности вместе со своими приближёнными, он наблюдал за боем, и только потемневшие скулы да беспокойно бегающие глаза выдавали тревогу и всё нарастающее отчаянье хана.

Он прекрасно видел, как от общей «тьмы» татарской конницы отсекался отряд за отрядом и неудержимо, словно горный поток, нёсся вперёд с хриплым, душераздирающим боевым кличем «кху!».

…В какой-то момент половцы заметались. Крайние сотни повернули морды коней к лагерю грабить монгольские обозы. Но от ставки Джэбэ-нойона мгновенно отделилась ещё одна тысяча и так же легко и ровно понеслась наперерез половцам. Оба отряда сшиблись насмерть.

Жёлто-бурое облако пыли окутало место сечи. Оттуда, как из горящего улья, стали осами вырываться отдельные половецкие всадники и, прильнув к гривам коней, опрометью уноситься в степь.

— О, боги!.. Подобного этому я не зрил никогда! — поднимая на дыбы своего «туркмена», в бессильной ярости воскликнул Котян.

В парчовом малиновом чекмене, подбитом соболем, в тиснёном кожаном шлеме, опушённом красной лисой, и в червлёных сапогах, расшитых серебряными нитями, он разъезжал туда-сюда по холму, то и дело хватаясь за рукоять кривой сабли, сверкавшей алмазами, и впивался глазами в клубящуюся пылью даль.

…Между тем четыре отряда монголов один за другим в жёстком, стройном порядке взяли направление на сердцевину развёрнутых половецких войск, на ту возвышенность, где находился Котян и его свита.

Взрывы монгольских возгласов «кху-кху-кху!» застучали набатом в ушах хана. Всё ближе и ближе!..

«Кто сможет остановить эту проклятую лавину?!» — Котян крутнулся в седле. Его верных защитников рядом не было. Все они направили своих коней в сторону битвы. Один лишь воевода Ярун с тремя сотнями личной охраны хана ждал его приказаний.

— О небо! Покарай нечестивых псов! Вперёд! Убейте их! Изрубите! Слава и почести вам подмога!

— Ай-я-а!! За мной, джигиты, у кого сердце барса в груди! — крикнул Ярун, и воины на горячих конях тесным кольцом обхватили его.

Вспыхнул меч Яруна — это был знак начала атаки.

…От внезапности нападения ряды монголов смешались. Словно беркут, кружил Ярун по полю брани, опьянённый схваткой, и быстро погасал свет солнца в очах тех, кого настигал его меч.

Окружённый надёжными молодцами-аланами ^[97], храбро бился Ярун, показывая пример бесстрашия; но половцы, уже сполна вкусившие бешеный натиск татар, — бежали.

…Непобедимый Котян был на грани безумия. Его лучшие, испытанные силы бросились навстречу монголам. Но те задержались ровно настолько, чтобы прорубить себе русло, и хлынули дальше, к той высоте, где находился главный половецкий хан.

…Из жестокой рубки, как из огненного чрева Иблиса ^[98], выскочил на коне Ярун; вид его был ужасен — глаза залиты чёрной кровью, рот перекошен в зверином оскале:

— Спасайся, Высочайший! Сегодня не наш день! Боги от нас отвернулись…

Котян взмахнул плетью, храпевший быстроногий скакун сорвался с холма вниз, точно подхваченный ветром, понёсся на север вдоль мерцавшего Днепра…

За малиновым чекменём повелителя ринулись скопом его приближённые, побросав бунчуки и стяги. Испуганно гремя дорогими доспехами, сбруями и бубенцами, они едва не были опрокинуты собственной конницей. Та вынеслась следом из жерла лощины и раскатилась сыпучим горохом.

С рёвом ужаса и отчаянья они лупцевали коней; сбили и смешали толпу прислуги, лихорадочно пытавшуюся спасти ханский обоз…

Осатаневшие кони измолотили копытами в кровавый фарш раненых и отставших… На осиротелой высоте остались лишь яркие клочья персидских ковров с искорёженными золочёными блюдами, серебряными пиалами и халвой, перемешанной с пылью.

* * *

…Потрясённые до мозга костей произошедшим, люди Плоскини жадно наблюдали из своего камышового скрыва за дальнейшим ходом событий.

Отдельные стычки то тут, то там ещё продолжались. Отбившееся крыло половецкой орды, потеряв всякую надежду воссоединиться со своими, с боем уходило на юг.

Его атаковали летучие отряды татар. Подобно волчьей стае, они набрасывались на обескровленную, но ещё огрызавшуюся добычу; вырывали из её холки, ляжки или грудины кусок пожирнее и, рассыпавшись, отходили прочь… То внезапно, по команде повернув коней, вновь и вновь стремительно вгрызались в измотанного противника.

…Близился вечер. Косые лучи низкого солнца зарумянили пропитанные кровью берега Днепра. От косогоров и холмов потянулись длинные, костлявые тени, когда из стана Джэбэ-нойона послышались призывные звуки медных труб, и отряды монголов, разом потеряв интерес к половцам, умчались в свой лагерь.