Последний кайзер. Вильгельм Неистовый - Джайлз Макдоно Страница 15

«Как и всякий рядовой солдат, я должен был встать рано утром, когда еще было совсем темно, и бежать в „длинное стойло“ так называлось помещение в казарме, где солдаты Первого пехотного полка занимались строевой подготовкой и приемами владения оружием. Сейчас над этим можно посмеяться, но в то время это считалось хорошим средством научить людей порядку. У меня до сих пор перед глазами стоит сержант с толстым блокнотом, торчащим из-под отворота шинели. Он выкликал мое имя, я выходил из строя, и он все проверял — не попал ли мел с набеленного ремня на голубой мундир, не измазал ли я красные шевроны маслянистым составом, которым начищались пуговицы для блеска. До сих пор помню запах этого состава — „Амор-Помаде“ назывался. На голове должно было носить металлическую каску, но для меня подходящей не нашлось — все были велики, пришлось делать на заказ… Традиция Потсдама требовала, чтобы в армии принцам не оказывалось никаких поблажек. Как и любой другой гренадер, я должен был стоять навытяжку на плацу в Борнштедте и вместе со всеми брать приступом Ангерманов сарай».

Затем пришел великий день. Вильгельму ровно десять лет, и ему в присутствии отца и деда вручают комплект офицерской формы Первого гвардейского пехотного полка («первый во всем христианском воинстве») и орден Черного орла, прусский эквивалент британского ордена Подвязки. Вручение ордена проходило в соответствии со строгим церемониалом: сам король взял его с золотого подноса, передал кронпринцу, а тот сыну. Новоиспеченный воин должен был быстро переодеться и доложиться его величеству. Отец со всей серьезностью поздравил Вильгельма с присвоением первого офицерского чина в прусской армии. «Торжественность церемонии произвела на меня глубокое впечатление, — вспоминал Вильгельм. Это было вроде посвящения в рыцари». Викки, увидев сына в форме, поморщилась: «Как мартышка у шарманщика».

Роль гвардейского офицера десятилетнему ребенку исполнять было непросто. Принять стойку «смирно» он, конечно, мог, но идти в ногу со строем было трудно: приходилось бежать, подпрыгивая. 2 мая 1869 года Вильгельм впервые принял участие в параде. Колонна прошла церемониальным маршем от Люстгартена до Гарнизонной церкви. Принимал парад сам король. Как вспоминал Вильгельм, «сердце билось чаще, когда я ловил его взор… Это был незабываемый день». В том же году — еще два парада, в Берлине и Штаргарде. Свои впечатления он изложил в письме к бабушке Виктории: «Я маршировал мимо короля. Он сказал, что я хорошо маршировал, а мама сказала, что плохо». Никаких комплиментов он не дождался и от Хинцпетера. Возможно, Викки не одобряла весь этот маскарад, лишавший ее малыша обычных детских радостей. Сам Вильгельм признавал, что «с получением лейтенантского звания детство окончилось. Мне пришлось отказаться от посещений рождественских ярмарок, задвинуть подальше моих оловянных солдатиков и перестать ходить на детские утренники в цирк Ренца».

Из развлечений оставались путешествия по германским землям. В 1867 году они вместе с Хинцпетером посетили Шварцвальд. Сохранилась фотография — Вильгельм в походном костюме, рядом его двоюродный брат, герцог Фридрих Баденский. Тогда Вильгельм впервые посетил родовой замок своего предка Гогенцоллерна, который в начале XV века оставил уютную Швабию, чтобы стать правителем необжитой и негостеприимной земли на северо-востоке Германии. Вильгельм наслаждался чудесным пейзажем: скалы, водопады, высокие сосны. Конечно, Хинцпетер остался верен себе и принципу «делу — время, потехе — час». Деловой элемент в поездке состоял в посещении фабрик по производству часов и сигарет.

Следующую весну Вильгельм провел вместе с родителями в резиденции Кобургов — Рейнхардсбрунне. Там он впервые увидел Дону Августу Викторию Шлезвиг-Гольштейнскую, девочку, которая впоследствии стала его женой. Ее семья еще со времени датской оккупации Шлезвига и Гольштейна нашла убежище в Готе. Молодая принцесса при этой первой встрече произвела на Вильгельма куда меньшее впечатление, чем зрелище металлургического завода и мастерских по производству стеклопосуды. «Языки яркого пламени и закопченные, полуголые фигуры рабочих — это было потрясающе», — вспоминал он. В стеклодувной мастерской им с Генрихом разрешили самостоятельно изготовить несколько образцов.