Жизнь в балете. Семейные хроники Плисецких и Мессереров - Азарий Плисецкий Страница 15

С мамой, Аликом и Майей мы снова поселились у Суламифи Михайловны в Щепкинском проезде за Большим театром. Теперь в двух ее комнатах мы жили уже не вшестером, как до эвакуации, а впятером. Так случилось, что в Свердловске Борис Кузнецов встретил другую женщину и к Мите не вернулся.

Всего в нашей коммуналке, напоминавшей воронью слободку, было двадцать семь человек — певцы, музыканты, балетные и семья Челноковых, которая к театру не имела никакого отношения. Как им удалось получить комнату в квартире, где обитали одни служители Мельпомены, одному Богу известно.

Старший Челноков был летчиком, младший, Сережка, готовился к поступлению в МАИ. Он-то и увлек меня авиамоделированием. Я даже поступил в кружок при Доме пионеров, где самозабвенно мастерил макеты всевозможных летательных аппаратов. Нетрудно догадаться, что кумиром моим в то время был выдающийся конструктор Александр Сергеевич Яковлев, мемуары которого стали моей настольной книгой. С каким же упоением я читал о том, как юный Саша Яковлев свою первую летающую модель начал строить еще школьником!

Александр Сергеевич дружил с дирижером Большого театра Юрием Федоровичем Файером, который жил напротив нас в отдельной квартире. Я с благоговением смотрел на Яковлева, когда время от времени встречал его на лестничной площадке. Юрий Федорович, зная о моем увлечении, пообещал меня с ним познакомить. И вот в один из приездов Александра Сергеевича Файер пригласил меня к себе. Представившись Яковлеву, я тут же поведал ему, что увлечен авиамоделизмом, хожу в специальный кружок, конструирую модели самолетов и что его книгу перечитывал бессчетное количество раз. Растроганный Александр Сергеевич пообещал в следующий раз привезти мне подарок.

Как-то он приехал очень поздно — на его заводе в сталинские времена заканчивали работать за полночь — и позвонил к нам. Меня разбудила Майя со словами: «Там тебе что-то принес Александр Сергеевич Яковлев!» Сон прошел моментально! Я вскочил с кровати и помчался к Файеру за подарком. Это был изготовленный специально для меня бензиновый моторчик к авиамодели! Разумеется, я тут же захотел его испробовать. Залил бензин, прикрутил моторчик к столу, завел… И чуть не оглох от дикого воя, который вдруг огласил нашу комнату! И это в полночь! Перепуганные домочадцы накинулись на меня: «Немедленно выключи! Всех перебудишь!»

Потом для этого моторчика я изготовил кордовую модель, которую запускал во дворе. При встрече всякий раз благодарил Яковлева за подарок, а он, искренне недоумевая, спрашивал:

— Зачем тебе этот балет? Это же несерьезно! Займись конструированием!

Он даже готов был в будущем посодействовать мне при поступлении в авиационный институт, но говорить об этом было слишком рано. А мой ровесник Сережа Яковлев, сын Александра Сергеевича, пошел по стопам отца и стал очень известным авиаконструктором. В то время у него даже была своя лаборатория, чему я страшно завидовал.

Еще одну комнату в нашей вороньей слободке занимал знаменитый танцовщик и хореограф Петр Андреевич Гусев, который в 1956 году организовал в Китае первое хореографическое училище и считался основателем китайского балета. Когда мы с мальчишками со страшным топотом носились по длинному коридору коммуналки, Петр Андреевич подкарауливал нас перед закрытой дверью своей комнаты, резко распахивал ее, хватал за шкирку одного из нас и шлепал по заднице. Он любил поспать днем перед спектаклем или после репетиции, однако наша беготня мало способствовала тихому отдыху. После очередного наказания мы с двоюродным братом Наумом задумали план отмщения. На дверь комнаты Гусева приклеили бумажку с надписью «Петрушка — пердушка» и затаились в засаде, ожидая появления Петра Андреевича. Но вместо того, чтобы рассердиться, покраснеть от гнева и затопать от злости ногами, Гусев при виде нашей анонимки расхохотался, испортив нам на корню все удовольствие от мести. Позже, когда я уже поступил в хореографическое училище, где в это время директорствовал Петр Андреевич, я на каждом экзамене боялся, как бы он не припомнил мне детских проделок.

В другой комнате жила балерина Нина Черкасская. Кривые ноги и горбатый нос, похожий на клюв попугая, не позволили ей пойти дальше кордебалета. Она рассказывала, каким красавцем запомнился ей Риббентроп, которого, очевидно, приводили в Большой театр на какой-то спектакль в дни подписания Договора о ненападении между Германией и Советским Союзом. Острая на язык Майя на это саркастически замечала: «Нина, если бы Риббентроп увидел твой нос, пакт остался бы неподписанным!»

Черкасская славилась тем, что у нее были запойный муж, дядя Вася Бердичевский, пришедший с войны в чине подполковника, и огромных размеров некастрированный кот Путик. Наш общий любимец со страшной силой метил углы по всей квартире и участвовал в бесконечных дворовых баталиях с соседскими котами, после которых возвращался домой побитый. Как-то раз явился с вырванным когтем, и обожавшая Путика хозяйка несколько дней выхаживала его. Дядя Вася Бердичевский запивал по-черному и однажды чуть не устроил в доме пожар, заснув с горящей сигаретой. Пожар удалось локализировать мне. Я давно присматривался к стоявшему в коридоре кислотному огнетушителю, инструкцию к которому я знал наизусть, и решил, что настал тот самый момент, когда его можно применить. Я ловко ударил огнетушителем об пол и направил струю пены на кровать с горящим матрасом. Огонь погас моментально, но приведенный в действие огнетушитель уже невозможно было остановить, он покрывал все вокруг белой пеной, пока она полностью не иссякла. В итоге ущерб от тушения оказался куда больше, чем от огня.

Еще одной нашей соседкой была певица Елизавета Михайловна Боровская, наделенная великолепным сопрано и считавшаяся одной из лучших исполнительниц партий Джильды и Розины. Ее питомец, замечательный белый шпиц по кличке Умка, звонко лаял, когда кто-то из жильцов проходил мимо комнаты Боровской, и покорно молчал, когда Елизавета Михайловна распевалась по утрам.

По соседству также жили Муза и Адольф Готлиб. Муза, в девичестве носившая фамилию Петрова, с 1935 года была солисткой Большого театра, исполняла главные партии в балетах «Пламя Парижа» и «Сильфида» и танцевала с Улановой в роли одной из подруг Жизели. Выйдя замуж в 1945 году за Адольфа Давидовича Готлиба, известного пианиста, педагога и участника прославленного фортепьянного дуэта братьев Готлиб, Муза взяла фамилию мужа, что было по тем временам весьма рискованным поступком. После гастролей Большого театра в Лондоне в 1956 году брак их распался, а единственный сын Вадим остался жить с отцом.

Тишина в нашей переполненной звуками квартире не наступала даже по ночам, потому что именно в это время из театра вывозились декорации отыгранного вечером спектакля и привозились новые. В переулке стоял страшный грохот. Сегодня, когда постановки в Большом театре идут блоками, нет необходимости ежедневно менять оформление. После того как блок отыгран, габаритные декорации разбирают, спускают на специальных лифтах, укладывают в грузовики, которые могут подъехать вплотную к зданию театра, и увозят на склады. В то время ни о какой рационализации не было и речи.

Долгое время мы жили по Высоцкому: «Система коридорная — на тридцать восемь комнаток всего одна уборная». Позже Майя переехала в квартиру, где жил Юрий Файер, расположенную через площадку. А мы втроем — мама, Алик и я — остались в ее комнате. Уже стало просторней. Потом мама «пробила» для Майи квартиру на Кутузовском проспекте, куда та перебралась уже с Родионом Щедриным. А мы в свою очередь заняли освободившуюся бывшую квартиру Файера. Здесь мы прожили до самого расселения дома в 1970-х годах.