Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера 1919-1920 - Хадлстон Уильямсон Страница 15

«Как жаль, что правительство дома не в состоянии понять, – говорил Кейс, – как часто я напиваюсь, чтобы хоть что-то вообще получилось».

На каждой вечеринке, которую я посещал, я всегда чувствовал, что за мной ухаживает самый лучший хозяин в мире, который из кожи вон лезет, чтобы оказать мне честь. В этом русские превзошли всех, они даже на мелководье постараются утонуть, чтобы доставить вам удовольствие. Всегда предлагалось самое лучшее, и мне пришлось проявлять огромный такт. Как и Кейс, я понял, что, если я не готов пить столько же, сколько и мои компаньоны, я вряд ли заслужу у них уважение или добьюсь нужного сотрудничества в работе, а потому взял за правило стараться изо всех сил на первой встрече вести себя так, как требуют обычаи, а потом, доказав свои способности, находить оправдания в последующих случаях. А иначе я мог вообще никогда не приходить в себя.

Кроме частных вечеринок нас также приглашали на немыслимое количество официальных банкетов, первый и самый впечатляющий из которых был устроен для нас атаманом и штабом Донской армии в зале атаманского дворца, буквально рядом с комнатой, где застрелился Каледин.

Охрана была взята из казачьего полка личной охраны усопшего царя, остатки которой были влиты в Донскую казачью армию, и, когда мы появились, какое-то время продолжали подъезжать экипажи. Гости в ослепительных мундирах, усеянных наградами и блистающих драгоценностями, эполетами, бриллиантовыми эфесами сабель и начищенными до блеска сапогами, когда мы вошли в зал, с любопытством уставились на наши однообразные цвета хаки куртки и отсутствие какой-либо рисовки с нашей стороны. На банкете присутствовало примерно сто пятьдесят генералов, штабных и полковых офицеров, некоторые из них были выходцами из самых высоких кругов московского и петроградского общества; члены Думы; правительственные чиновники и высокие церковные особы с самим епископом православной церкви – тоже в полном облачении! – чтобы произнести благословение.

Первые полчаса или около этого ушли на поедание «закусок» – что было едой само по себе, – стоя вокруг большого стола в отдельной комнате. В эту комнату были допущены только самые важные гости, и на каждое дружеское приветствие полагалось отвечать вездесущей рюмкой водки. На столе была икра всех сортов, редиска и масло, горячие ломтики нежной баранины с капустой и морковью, почки, блины и горячая картошка, политая белым соусом.

Весь вступительный период рядом со мной постоянно находился граф дю Чайла, познакомивший меня сначала с одним, а потом и другим увешанным наградами генералом или полковником с орденами во всю грудь и лязгающей саблей. Я думал, что не пройду через это, но наконец атаман подал всем сигнал перейти, и мы потянулись в банкетный зал, где на двух столах, протянувшихся во всю длину комнаты, был накрыт обед. Я оказался по левую руку от атамана, который сидел во главе одного из столов, справа от него находился Сидорин, а по мою левую руку сидел Ангус Кемпбелл на случай, если понадобится что-нибудь переводить. Других британских офицеров рассадили по всему залу, и у каждого под рукой имелся переводчик. В конце зала для хорового исполнения молитвы располагался казачий хор из собора, состоявший примерно из шестидесяти мужчин и женщин в длинных синих стихарях с серебряными кушаками и каймой. Без какого-либо оркестрового сопровождения они исполнили старинные русские народные песни, казачьи мелодии и мотивы народных танцев, которые они пели с потрясающей энергией и при изумительном чувстве ритма.

Мысль о необходимости отвечать на официальные тосты при таких впечатляющих обстоятельствах совершенно портила мне аппетит, и я с трудом улавливал вкус еды, которую стали подносить. Потом я вспомнил, что никто не поймет ни слова из того, что я произнесу, пока это не будет переведено Кемпбеллом, и мне показалось, что из нас двоих у него – самая худшая работа. Атаман начал вступительное слово с приветствия и закончил тостом за здоровье короля Георга и британской миссии. Этот тост был встречен бурным энтузиазмом, и при этом в знак уважения извлекались сабли, и ими салютовали, а также было очень много одобрительных возгласов и аплодисментов, длившихся в течение нескольких минут. Я с волнением поднялся со своего места для ответного тоста, стоя в этом огромном зале дворца казачьего атамана со стенами, увешанными портретами предыдущих донских атаманов, и этой величественной хрустальной, ослепительно сияющей люстрой. Обведя взором длинный стол, я увидел всевозможные мундиры, генералов штаба, казаков с Кавказа и Терека, бывших императорских офицеров-кавалергардов, офицеров фронтовых полков, священников, британцев в их куртках-хаки и в самом дальнем конце – хор в сине-серебряных одеждах.

Все взгляды были устремлены на меня, и что за странной показалась мне эта череда голов, когда я взглянул на нее! Коротко подстриженные волосы, увенчивающие лица с черными и коричневыми бородами, выражающими нечто вроде симпатизирующего терпения к выходкам нескольких полных энтузиазма представителей Британии, которые в самом деле полагали, что смогут реорганизовать и перевооружить Вооруженные Силы Юга России за какие-то несколько недель. Большинство этих людей при старом режиме находились на больших командных и официальных постах и не были казаками, и среди них всех все еще жило ощущение – многие были офицерами уланского полка императрицы или кавалергардов, – что казаки были ниже их по достоинствам, пограничная охрана империи, которая призвана делать грязную работу для столицы. Первоначально эти офицеры лишь присоединились к донским крестьянам из-за ненависти к красным либо из-за того, что они устраивали против большевиков в Москве или Санкт-Петербурге, и все еще существовал какой-то элемент снобизма. Скромный командир батареи вроде меня обычно не удостаивался ими особого почета.

Мне подумалось, что Ангус Кемпбелл чувствует себя еще более нервозно, чем я, так как он говорил весьма тихо, его перевод, возможно, вообще не был слышен. Я не касался вопросов монархии или политики и того, что Донская армия отрезана от Вооруженных Сил Юга России, но наши совместные с Кемпбеллом усилия были восприняты с радостным оживлением и новыми тостами за здоровье. Исполнили британский национальный гимн, гимн донских казаков и конечно же «Долог путь до Типперери», а за этим последовали речи епископа, генерала Коновалова, первоклассного кавалерийского генерала из 2-й дивизии, и других, которые желали сказать что-то доброе о нас. Между речами хор пел русские песни.

К тому времени многие гости стали весьма шумными, и примерно к полуночи некоторых из самых безрассудных гуляк с трудом отправили по домам, а дальние столы убрали, чтобы освободить половину зала. Некоторые из девушек хора сняли свои стихари и, подбадриваемые остальными, продемонстрировали образцы русского танца, а четыре солдата из Кавказского кавалерийского полка станцевали знаменитую лезгинку, кавказский национальный танец. Это были бородатые головорезы в длиннополых красно-коричневых шинелях или черкесках с золотыми газырями на груди, инкрустированными саблями и кинжалами, и в высоких сапогах с плоскими каблуками. Они танцевали под аккордеоны, скрипки и балалайки, и, когда ритм музыки становился все быстрее и быстрее, они проделывали экстраординарные трюки со своими острыми, как бритва, кинжалами, когда схватывались друг с другом, держа кинжалы в зубах, или балансировали ими, держа сзади на шее, а присутствовавшие зрители отбивали такт, хлопали и пели.