Лукреция Борджиа - Сара Брэдфорд Страница 15

На самом деле она не так хороша, как ее описывают. Госпожа Пезаро [Лукреция] намного красивее. Все ее [Санчи] поведение и жесты напоминают о покорности овцы, смиренно отдающей себя волку. С собою она привезла несколько дам, ни в чем ей не уступающих, симпатичное получилось стадо… Ей более двадцати двух лет, она природная брюнетка, с блестящими глазами, орлиным носом, очень искусно себя подает, и в желаниях ее, на мой взгляд, невозможно ошибиться…

О Жофре Скалона отозвался несколькими словами: «Смуглый юноша с длинными, слегка рыжеватыми волосами… лет четырнадцати-пятнадцати».

Поведение и репутация Санчи вызвали недовольство, так что в начале июня 1494 года каталан, управляющий дворцом Сквиллаче, счел необходимым сделать клятвенное заявление в присутствии дюжины свидетелей: «Я, Антоний Гурреа, утверждаю, что в семье князя Сквиллаче поведение дам отличается столь высокой честностью и благопристойностью, что лучшего и желать невозможно. В покоях принцессы не был принят ни один мужчина…». Жофре был слишком юн и неопытен, чтобы удовлетворить Санчу. Спустя несколько месяцев она нашла в Чезаре человека, больше соответствовавшего ее вкусам. С Лукрецией они очень скоро стали близкими подругами. Во время службы в базилике Святого Петра две молодые женщины шокировали папского церемониймейстера, когда во время долгой и утомительной проповеди забрались на хоры, предназначенные для каноников, смеялись там и болтали, подавая пример другим дамам.

В августе, когда из Испании приехал Хуан Гандийский, семья Борджиа собралась в полном составе. Двадцатилетний герцог разоделся в пух и прах: на нем был алый берет, расшитый жемчугом, камзол из коричневого бархата, сверкавший драгоценностями, черные чулки с вышитой на них эмблемой — золотой короной Гандии — и длинный турецкий плащ из золотой парчи. Не забыл он украсить золотой бахромой и своего гнедого жеребца, с каждым шагом которого раздавался мелодичный звон серебряных колокольчиков. Сопровождали герцога шестеро оруженосцев, включая мавра, разодетого в парчу и алый бархат. Двенадцать пажей следовали верхом на великолепных конях, а за ними — толпа карликов и шутов. Роль, которую отвел Хуану любящий отец, заключалась в сокрушении Орсини, которому не простили предательства в последние дни 1494 года. Влияние Орсини на Римскую Кампанию представляло серьезную угрозу независимости папства. Теперь же, когда глава клана Вирджинио со старшим сыном Джанджордано находились в тюрьме Неаполя, у Александра появился шанс. И стратегию, и момент он выбрал правильно, а вот с Хуаном, не имевшим военного опыта юнцом, серьезно ошибся. Александр поставил его во главе войска, хотя отвечал за все образованный, но слабохарактерный Гвидобальдо Урбинский, герцог Монтефельтро, главный капитан папских войск.

26 октября под пение труб в базилике Святого Петра герцога Гандийского возвели в ранг главнокомандующего и гонфалоньера (знаменосца Церкви). Александр был сам не свой от радости и гордости. Скалона иронизирует: «Папа раздулся от важности за сына и уже не знает, что бы ему этакое придумать. Сегодня утром пожелал вставить в шляпу перо и собственноручно пришил к ней баснословной цены камень…» Неудивительно, что военная кампания провалилась. Женщина, Бартоломеа д'Альвано, жена одного из самых талантливых капитанов Орсини, сумела удержать крепость Браччано. Орсини буянили у ворот Рима, высмеивали гандийского герцога: доставили в папский лагерь большого осла с плакатом на шее «Я — посол герцога Гандии», а грубое письмо, адресованное ему же, повесили под хвост животного. В январе в Сориано папскую армию разбили, а Гвидобальдо взяли в плен. Хозяевами Римской Кампании остались Ореини, и Александру пришлось заключить мир в феврале 1497 года. Ореини достались все замки за исключением Черветери и Ангвиллары, эти крепости и 50 тысяч дукатов отошли к понтифику. Выкуп за Гвидобальдо Александр платить отказался, а Хуану отдал большую часть выплаченных Ореини репараций. С помощью великого испанского генерала Гонсальво Кордовского в марте Хуан отвоевал Остию у единственного остававшегося на итальянской земле французского гарнизона.

Выступление испанцев на стороне Александра плохо закончилось для Сфорца. В ту же неделю, в конце марта, Джованни Сфорца, пребывавший с середины января вместе с Лукрецией в палаццо Санта-Мария-ин-Портико, бежал из Рима в Пезаро, не оповестив об этом ни Асканио, ни дядю Лодовико. С начала года было ясно, что брак Сфорца складывается неудачно. 7 января Джованни писал об этом из Пезаро Лодовико Сфорца. Папа, сообщал он, оказывает на него давление, заставляя вернуться в Рим, но он отказался, сославшись на недомогание. Тогда к нему прислали нарочного: Александр приказывал Джованни прибыть в Рим в течение восьми дней. Сообщение Скалоны в Мантую о том, что Сфорцау папы на хорошем счету, а Лукреция всем довольна и влюблена в мужа, оказалось далеко от истинного положения дел. Поспешность и секретность отъезда — Джованни притворился, будто отправляется на праздничную церемонию, проходившую за городскими воротами Рима, а на деле его поджидал дорожный экипаж — говорят в пользу предположения, что Джованни услышал нечто такое, чего испугался. Возможно, были сделаны намеки — Чезаре или кем-то другим, — что он как муж не годится для Лукреции. Скалона сообщает, что, по слухам, Борджиа собираются отравить Джованни, но сам он эти слухи считает необоснованными. Моро ни в коем случае не хотел разрыва отношений с папой. Хотя Александра он презирал и не доверял ему, однако нуждался в его политической поддержке. Должно быть, Лодовико Сфорца предвидел нежелательную перспективу развода, когда писал к послу: «Мы хотим, чтобы Его Сиятельство объяснил нам причины, побудившие его столь поспешно покинуть Рим. Произошло ли это потому, что он до сих пор не осуществил консумацию брака? Дайте ему понять, что это дело можно поправить. Мы хотели бы выслушать объяснения…» Несчастный Сфорца ответил, что папа на него разгневан и требует его возвращения, угрожая, что если он не вернется по своей воле, то его привезут силой. Он добавил, что папа использует его отсутствие как повод для расторжения брака, хотя никакой причины для этого нет, а требование, чтобы Лукреция ехала вместе с мужем в Пезаро, — справедливо.

4 мая Лодовико узнал — вероятно, от миланского посла Стефано Таберно — причину побега Сфорца: тот испугался угроз Борджиа. Моро удивился еще больше, когда ему сообщили просьбу папы — воздействовать на Джованни, чтобы тот вернулся в Рим. Лодовико обратился к племяннику с недоуменным вопросом: он хотел знать истинные причины как внезапного отъезда его из Рима, так и отказа туда возвращаться. Он просил ответить ему либо письмом, либо устно, если на бумаге излагать эти причины было опасно. Он пообещал Джованни, что не будет заставлять его возвращаться в Рим. Племянник, все еще не оправившийся от панических настроений, заверил Лодовико в своем уважительном к нему отношении, но сказал, что посылает в Рим надежного человека и через него будет просить Александра, чтобы тот разрешил Лукреции приехать в Пезаро, как и подобает супруге. Если же папа впоследствии захочет, чтобы они оба вернулись в Рим, то он с удовольствием это сделает. Затем гонца с ответом для папы отправили к Лодовико с объяснением, почему Джованни не хочет вернуться в Рим. К 1 июня Лодовико получил из Рима письмо от Асканио, в котором он сообщал о твердом желании папы расторгнуть брак дочери. Джованни поехал в Урбино проконсультироваться с Гвидобальдо. которого к тому моменту освободили из тюрьмы под залог. Вернулся он в Пезаро «недовольным». Через пять дней Джованни в панике бежал в Милан к Лодовико, так как Александр послал в Пезаро фра Мариано ^[23]. Представитель Мантуи в Урбино, Сильвестро Каландра, сообщил 6 июня Франческо Гонзага. что Джованни «уехал инкогнито и страшно спешил». Гвидобальдо отправил к маркизу доверенного слугу с сообщением «о плохом поведении папы, который во что бы то ни стало намеревается осрамить синьора Джованни…» Еще одним свидетельством, указывавшим на преследование Сфорца, стало заключение соглашения папы с врагом и соперником Асканио — Джулиано делла Ровере. Папа предложил ему вернуться из Франции в Рим, пообещал простить все прежние обиды и вернуть отнятые привилегии.