Повесть о моей жизни - Федор Кудрявцев Страница 15

Мой милый хозяин старался, чтобы я не скучал. Мы ходили с ним в гости к его младшему брату Генриху — местному горшечнику. Он познакомил меня с семьей бургомистра этого городка — добродушнейшим господином Даммом и его приветливой женой госпожой Дамм. У них было несколько детей и среди них дочь Бетси, красивая белокурая девушка примерно моих лет, и сын года на два моложе меня. Я бывал у них несколько раз. Госпожа Дамм всегда угощала меня кофе с булочками. Молодежь учила меня говорить по-немецки. Все они забавлялись моим смешным выговором немецких слов и радовались моим успехам. Раза два они заставили меня прийти к ним с балалайкой и очень хвалили мою игру, хотя я играл и слабовато. Но балалайка была хорошая и звучала замечательно.

Часто мы ходили с Францем гулять в ближайший лес. И он учил, учил меня говорить по-немецки. Вот выбежал ежик. Я тотчас спросил Франца, как называется этот зверек. «Igel», — ответил он. Пролетел рябчик. «Rebhun», — сказал Франц. Как-то мы сидели на пригорке на опушке леса. Из леса не спеша выбежал заяц и, не обращая на нас внимания, стал пастись около нас. Франц дал мне знак сидеть тихо. Через несколько минут заяц убежал в лес и тотчас вернулся с выводком зайчат. Мне было любопытно, что они нас не боятся. А Франц сказал, что здесь животных и птиц в лесу никто не трогает, кроме времени, когда разрешена охота, оттого они такие и смелые. Более того, гуляя в лесу, я часто видел ясли с остатками сена, подвешенные между деревьями. Это местные жители подкармливают в зимнее время диких коз, водящихся в изобилии в этих местах.

Иногда я ходил гулять один и, поднявшись на холм за городом, любовался красотой местности этой славянской земли, и мне хотелось, чтобы Чехия была свободной и была бы поближе к России. Но я не думал тогда, что моя мечта может скоро сбыться.

Все шло хорошо. Мой друг следил за тем, чтобы я как его «русский компаньон» производил на его земляков хорошее впечатление, чтобы «делал хорошую рекламу России», как он выражался.

Он в первый же день предупредил свою мать, чтобы она позволяла мне отрезать от каравая за столом хлеб самому, а не выдавала по маленькому ломтику, как там принято. «Русские любят кушать хлеба досыта», — говорил он.

Он научил меня правильно надевать пальто и пиджак двумя ловкими движениями. Наблюдал, чтобы я не сутулился при ходьбе.

Однажды, придя в дом господина Дамма, я увидал там черноволосую смуглую девушку — подругу Бетси, которую она пригласила посмотреть на русского, то есть на меня, и послушать игру на балалайке. Во время разговора Бетси спросила у меня, показывая на свою подругу:

— Teodor, ist meine Freundin huebsch?

Я не понял. Тогда Бетси потрогала у подруги прическу, лицо. «А, — догадался я, — huebsch значит брюнетка».

— Ja, ja, sie ist huebsch! — поспешил подтвердить я. Брюнеточка зарделась от удовольствия. Тогда Бетси показала на свою прическу и лицо и спросила:

— Bin ich auch huebsch?

«Ну какая же ты брюнетка», — подумал я о белокурой хозяйке дома.

— Nein, Sie sind nicht huebsch, — ответил я и заметил, как сильно смутилась моя хозяйка, даже слезинки появились у нее на глазах.

Я почувствовал неловкость и поспешил уйти. Придя домой, я спросил Франца, что такое huebsch.

— Huebsch — это значит «красивый», — ответил он.

Я рассказал ему все и при встрече просил его извиниться за меня перед Бетси.

— Ах, глюпи шорт, глюпи шорт! — смеялся Франц. «Глюпи шорт», то есть «глупый черт», было любимым выражением Франца и звучало у него то дружелюбно-шутливо, то как ругательство, смотря по обстоятельствам. Других русских ругательств он почти никогда не употреблял.

Наступила Пасха. Мать Франца подала к завтраку какие-то особые пышки. К обеду на второе был жареный козленок. Больше в еде этот праздник не отличался ничем от других дней.

В Страстную субботу я был у церкви и смотрел на католический крестный ход. Вечером во всех домах, окружавших церковную площадь, на окнах горело по нескольку свечей. Это было красиво и для меня ново.

В один из пасхальных дней я пошел в церковь послушать орган и посмотреть богослужение. Франц остался дома.

Половина церкви была занята скамьями с высокими спинками. На них сидели люди. Я, как иностранец и православный, остался стоять позади последней скамьи и стал наблюдать за церемонией. Играл орган. Что-то произносил священник. Иногда все присутствующие принимались громко петь. Сбоку от меня в освещенной нише за стеклом на охапке сена лежала кукла в виде полуголого младенца — новорожденного Христа. Все так необычно для меня.

Обедня подходила к концу. Священник поднялся на кафедру (небольшой балкончик у широкой колонны) и стал говорить проповедь. В его речи мелькали отдельные знакомые мне слова, которые я силился связывать в одно целое и понять смысл сказанного.

Я так напрягал свое внимание, что вдруг почувствовал, как у меня закружилась голова, я сразу как-то ослаб и, чтобы не упасть, ухватился руками за высокую спинку скамьи, и в ту же минуту потерял сознание.

Очнулся я на церковном полу. Кругом меня стояли незнакомые люди с удивленными лицами. Мне помогли подняться на ноги и выйти из церкви. Отдохнув несколько минут на скамье, я пошел домой, где рассказал обо всем Францу.

— Вот глюпи шорт, — поругал он меня, — зачем ты так сильно попа слюшал?

— Франц, а как «поп» по-немецки? — спросил я.

— Pfarrer, — ответил он сердито.

Вскоре после этого случая мы прекрасным весенним днем отправились в Карлсбад, до которого от Теплы был всего один час езды на поезде среди живописнейших, покрытых лесом гор.