Ренуар - Паскаль Бонафу Страница 15

Осенью 1869 года и в начале зимы Ренуар часто приходил к Фантен-Латуру. После встречи в Лувре несколько лет назад они регулярно виделись в кафе «Гербуа». Ренуар согласился быть одним из «почитателей», которых Фантен решил изобразить вокруг Мане в картине «Мастерская в квартале Батиньоль». Именно таким словом Фантен назвал свои модели в письме от 14 октября… Почему бы и нет? Это почтение — вовсе не компромисс. Хотя… На картину Фантена, принятую в Салон в 1870 году, «Журналь амьюзант» опубликовал карикатуру под названием «Иисус, пишущий в окружении своих учеников» или «Божественная школа Мане, религиозное полотно Фантен-Латура». Карикатура снабжена следующим комментарием: «А в это время Мане говорил своим ученикам: “Воистину, воистину говорю вам: тот, кто владеет этим приёмом письма — настоящий художник. Идите и пишите, и вы просветите этот мир”…»

Ренуар, изображённый стоящим позади Мане, в шляпе, в отличие от других, не имеет ничего против этого… Он не возражает и против того, чтобы его рассматривали как одного из членов так называемой школы батиньольцев, над которой посмеивались в последнее время, потому что они посмели выступить против догматизма официальной живописи. Он, скорее, гордится этим… С ещё большим удовольствием он позировал Базилю, когда тот решил в начале зимы написать свою мастерскую на улице Батиньоль. На этом полотне Ренуар что-то обсуждает с Золя, стоящим на лестнице, ведущей на антресоль. Чтобы эта картина стала знаком дружбы, объединяющей всех её персонажей, Базиль согласился, чтобы Мане изобразил его на своей картине. Хотя Базиль писал эту мастерскую на заброшенном Ренуаром холсте, где был эскиз «Дианы», отвергнутый Салоном, на стене мастерской он воспроизвёл другую работу Ренуара, «Купальщиц», не принятых в Салон в 1866 году.

Вскоре читателям газет стало не до запоминания имён Ренуара и Моне. 19 июля 1870 года Франция объявила войну Пруссии. А 21 июля акт гражданского состояния мэрии десятого округа Парижа зарегистрировал рождение «Жанны Маргерит, девочки, появившейся на свет в пять утра по адресу Фобур Сен-Дени, 200, дочери Лизы Трео, двадцати двух лет, без профессии, улица Колизее, 26». Нет никакого упоминания об отце. Им был Пьер Огюст Ренуар.

26 августа Ренуар предстал перед мобилизационной комиссией во Дворце инвалидов. Его признали годным к службе в армии. Он был мобилизован как простой солдат и хотел таковым оставаться. После войны он часто вспоминал об этом, поскольку считал важным тот факт, что он отклонил сделанные ему предложения пристроиться в «тёплое местечко». Он отказался от возможности служить непосредственно под началом генерала Дуэя, а также быть зачисленным, по протекции князя Бибеско, в штаб генерала Баррайля. Князь, будучи адъютантом генерала, не сомневался в скорой победе и убеждал Ренуара, что тот мог бы заниматься живописью при штабе, а немки с занятых французскими войсками территорий были бы прекрасными моделями. Но Ренуар проявил твёрдость.

Он был зачислен в кирасирский полк. Генеральный штаб принял решение усилить кавалерию, чтобы армия поскорее добралась до Берлина. В результате Ренуар был переведён в четвертый взвод десятого эскадрона. Перед отъездом в Либурн он узнал, что Базиль записался в третий полк зуавов. В записке, отправленной Базилю в спешке, Эдмон Мэтр написал: «Вы безумец! Величайший безумец!», а Ренуар приписал: «Архиболван, чёрт возьми!»

В Либурне сержант эскадрона был крайне удивлен, когда узнал, что Ренуар никогда не сидел в седле. Он отвёл его к капитану Бернье. Однако офицер не отправил Ренуара в пехотный полк. — Волею судеб его дочь увлекалась живописью. Капитан стал обучать Ренуара верховой езде, а Ренуар, в свою очередь, давал уроки живописи его дочери…

Прошло несколько недель, и Ренуар не только превратился в очень приличного кавалериста, но ещё и оказался способным ловко объезжать вверенных ему лошадей. «Я был совершенно счастлив. В доме капитана меня принимали как своего. Я наблюдал, как девочка пишет маслом, и в то же время сам писал её портрет. У неё была восхитительная кожа. Я рассказывал ей о своих друзьях в Париже. Вскоре она стала даже большей революционеркой, чем я. Она была готова сжечь картины Винтергальтера». Тяжёлая форма дизентерии прервала это своеобразное течение казарменной жизни.

В письме от 1 марта 1871 года Ренуар поделился со своим другом Ле Кером: «…состояние моё было настолько тяжёлым, что я не мог ни есть, ни спать. Я был настолько изнурён, что чуть было не отдал концы, если бы в Либурн не приехал мой дядя и не увёз меня в Бордо. Бордо мне немного напоминал Париж, к тому же я видел здесь не одних только военных; всё это способствовало моему скорейшему выздоровлению». И только когда Ренуар вернулся в эскадрон, он осознал, чего он избежал. Все считали его мёртвым. Он должен был разделить участь всех тех парижан, которых пришлось похоронить на кладбище Либурна.

Ренуар нашёл капитана Бернье в Вик-ан-Бигор, в нескольких километрах к северу от Тарба и снова начал объезжать лошадей, что доставляло ему огромное удовольствие. «Следует знать лошадей Тарба; для меня это наилучшая порода лошадей, сильных, выносливых и имеющих достаточно арабской крови, чтобы это придало им благородство».

Известия о предварительных переговорах о мире 26 февраля 1871 года, очевидный интерес, проявляемый Ренуаром к своим лошадям, уроки живописи, даваемые им дочери капитана, — всё это скрашивало его службу в армии. 26 лет спустя, 1 февраля 1897 года, племянница Эдуара Мане Жюли отметила в своём дневнике: «Ренуар рассказывал нам, что после заключения перемирия он, будучи солдатом, провёл два месяца в одном шато, где его обслуживали, как принца, а он давал уроки живописи девочке и весь день совершал прогулки на лошади. Его не хотели отпускать, опасаясь, что его могли убить во время Коммуны». Капитан Эдуар Бернье и его жена Мари Октавия старались удержать учителя их дочери ещё и потому, что, нарисовав её портрет, он начал писать их. Более того, капитану нравились также и другие редкие качества Ренуара: «Мой капитан ценил мой жизнерадостный нрав и, осмелюсь отметить, мою находчивость — я умел забивать гвоздями ящик как никто другой. Он считал, что у меня боевой дух, и хотел, чтобы я продолжил военную карьеру». Но об этом и речи быть не могло, потому что Ренуар хотел заниматься только живописью и вернуться в Париж. Наконец 10 марта 1871 года он был демобилизован.

В столице в это время было неспокойно, зрело восстание парижан, возмущённых тем, что правительство Тьера заключило мир с Пруссией. 10 марта Национальное собрание, избранное в феврале, поспешило удалиться в Версаль, так как было серьёзно обеспокоено нараставшими волнениями. 17 марта правительство направило войска в столицу, приказав им овладеть пушками Бельвиля и Монмартра. Но солдаты стали брататься с парижанами, которые отказались сражаться против них. Генералы Лекомб и Тома, отдавшие приказ открывать огонь по толпе, были расстреляны. 28 марта члены Совета Коммуны, избранные двумя днями ранее, обосновались в мэрии города. Париж, в который прибыл Ренуар в апреле 1871 года, был под властью Коммуны.

Ренуар позже признавался Воллару: «Вы должны представить себе, насколько я ненавидел всех их, но когда я увидел вблизи версальцев, я не мог не признать, что они были такими же глупцами, как и другие». Ренуар не осуждал ни меры солидарности, ни красное знамя, учреждённое Коммуной. Но он, несомненно, был одним из тех, кто оказался в растерянности, когда был снова введён революционный календарь, принятый Конвентом 5 октября 1793 года. Таким образом, Ренуар вернулся в Париж в флореаль LXXIX года Республики. Ещё сложнее было разобраться, какой это был день — примиди, картиди или нониди…