Сквозь три строя - Ривка Рабинович Страница 15

Он жил в Парабели и каждый день, в любую погоду, проделывал четырехкилометровый путь в Малые Бугры и обратно пешком, неся большой потрепанный портфель с нашими письменными работами.

В первый день занятий Николай Павлович раздал нам подержанные учебники и тетради. О тетрадях он сказал, что запас их в школе невелик, и не исключено, что вскоре нам придется шить самодельные тетради из газетной бумаги. Просил нас экономить бумагу, писать густо и не черкать в них просто так.

Я обратила внимание на то, что в учебнике истории были страницы фотографий, исчерканные рожицами и каракулями так густо, что невозможно было различить первоначальную картину. Были также страницы текста, на которых целые абзацы были вымараны. На мой вопрос, кто и почему так варварски испортил учебники, одна девочка ответила, что на этих страницах были фотографии бывших руководителей партии и командиров армии, оказавшихся врагами народа. «Всякий раз, когда кого-нибудь разоблачают как врага народа, учитель велит нам исчеркать фото и всякое упоминание в тексте о нем», – сказала она.

Все это казалось мне очень странным. Сегодня руководитель, большой человек, о котором пишут в учебниках, а завтра вдруг враг народа? Как это может быть?

В школе была маленькая библиотека. Во время перемены я побежала посмотреть, какие книги там можно взять. К моему разочарованию, в библиотеке имелись в основном книжки для малышей. Мне уже доводилось читать «книги для взрослых», это было не для меня.

Николай Павлович увидел мое разочарование и обратился ко мне с предложением, поразительным по своей щедрости:

– Сможешь ли ты прийти ко мне домой, в Парабель? У меня большая домашняя библиотека, в ней много книг для молодежи. Ты найдешь там что-нибудь на твой вкус.

Я сказала, что с радостью приду и что у меня есть брат, который тоже любит читать. «Что ж, приходи вместе с ним», – сказал учитель.

В воскресенье, в выходной день, мы с Иосифом побывали у него дома. Кто не бывал в нашем положении, тот затруднится понять, чем было для нас предложение учителя. Его «нормальный» дом, отличавшийся не богатством, а чистотой и порядком, книжные шкафы, открывшиеся перед нами – все это было сном наяву. Жена Николая Павловича предложила нам чаю с печеньем, но мы застеснялись и отказались, хотя и были очень голодны.

Николай Павлович подвел нас к полкам с книгами романтической эпохи. Романы Вальтера Скотта, Майн Рида, Александра Дюма (отца и сына), Виктора Гюго. Мир королей и принцев, отважных рыцарей и прекрасных дам, мир, где «хорошие» борются против «плохих». Мы стояли, ошеломленные, перед этой сокровищницей, не зная, что выбрать: все было так заманчиво… Николай Павлович успокоил нас: «Берите каждый по книжке, а когда прочитаете – придете обменять их. Мой дом будет вашей библиотекой».

В течение зимы мы прочитали много книг этого жанра. В немногие свободные часы, читая романы, мы переносились в другой мир, не имевший никаких точек соприкосновения с нашей реальной жизнью. Для меня этот книжный мир был гораздо реальнее, чем жизнь вокруг нас, казавшаяся кошмаром. Это качество, зародившееся во мне тогда, укоренилось навсегда: жить в мире книг в большей мере, чем в действительном. Мне всегда недоставало простой житейской мудрости, не зависящей от образования.

Мой брат больше любил романы о войнах, типа «Трех мушкетеров». Я же влюбилась в роман Вальтера Скотта «Айвенго». В воображении я была еврейской девушкой Ребеккой, тайно влюбленной в прославленного рыцаря Айвенго и помогающей ему бежать из тюрьмы. Он же влюблен в девушку из знатной семьи, леди Ровену, и не обращает внимания на чувства несчастной Ребекки. Это понятно: ведь она, как когда-то говаривала моя мама, «не принадлежала к его общественному кругу».

Любовь романтичная, вечная, даже безответная – в моих глазах это было самое прекрасное в мире. Думать о любимом, видеть его во сне… Получить от него записку со словами любви, поцелуй… Дальше этого мое воображение не простиралось, этого казалось достаточно, чтобы заполнить целую жизнь.

Мне нужно было придумать себе рыцаря, чтобы влюбиться в него, потому что все девушки в книгах были влюблены, а без любви жизнь ничего не стоит.

В соседней избе жил паренек по имени Степан, лет 13 или 14. Все называли его Степкой. Без его ведома я возвела его в сан рыцаря, в которого влюблена. Толик, сын русских квартирантов в нашей избе, стал моим тайным поверенным и передал Степке первую записку от меня. Затем он принес мне ответ.

Степка по окончании четырех классов начал работать в колхозе. Я выглядывала в окно, ожидая его возвращения с работы.

Надо признать, что наша переписка была весьма жалкой. Степка романов не читал, и его словарный запас был скуден. Он не мог отвечать на мои возвышенные монологи. Во время встреч диалог между нами не получался. Таков был мой «первый роман», плод моего воображения.

Истинная жизнь в те дни была крайне мрачной. Немцы приближались к Москве, все были охвачены тревогой, кроме ссыльных латышек, не скрывавших своей радости.

В один из дней комендатура объявила спецам, ссыльным 1931 года, что им присваивается статус свободных граждан. Это, впрочем, не означало, что они получат паспорта и смогут уехать, куда захотят. Колхозники не имели паспортов и были фактически прикреплены к колхозной земле, как крепостные к помещичьей в царское время.

Освобождение не вызвало большой радости среди спецов. Они знали, что за «щедрым» актом властей стоит одно намерение: призвать их в армию. Именно это и случилось: не успели просохнуть чернила на их новых документах, как большинство мужчин получили повестки о призыве. В боях под Москвой пало много бойцов, но кто станет считать жертвы, когда на чаше весов лежит судьба столицы!

Сибиряки были последней надеждой командования фронта: других резервов не было. Они не прошли даже минимального военного обучения и сразу были брошены на самый трудный отрезок фронта. Зачем их обучать, они ведь прирожденные охотники, да и мороз им не страшен! Это совершенно не соответствовало истине, сибиряки не менее уязвимы, чем другие люди, но Сталин, верховный главнокомандующий, вообще не принимал в расчет потери среди солдат.

Многие современные историки считают, что Москва выстояла главным образом благодаря сибирякам, которые сражались как львы, без артиллерийского подкрепления и прикрытия с воздуха. Большинство их пало в этих боях. Они были похоронены в братских могилах, в мерзлой земле под Москвой, без имен, без памятных примет, даже без крестов.

Ни один из мужчин поселка, мобилизованных в то время, не вернулся целым и невредимым. Вернулись только несколько инвалидов, а большая часть не вернулась вообще.

Оба брата Дороховы, Иван и Петр, хозяева «нашей» избы, были призваны сразу после «освобождения». Иван не вернулся. Петр вернулся несколько лет спустя, после ранения. Из хозяев осталась в поселке только их сестра Матрена.

После поражения немцев под Москвой настроение в поселке немного улучшилось; латышки же опустили носы. С началом весны в поселок начали прибывать по почте «похоронки» – сообщения о гибели близких. По выражению лица почтальона, приносившего почту из Парабели, можно было узнать, несет ли он в своей сумке новые «похоронки». Он обязан был передавать эти документы с черной вестью лично вдовам и матерям и получать от них расписку о вручении. После его ухода в доме несчастной собирались соседки, женщины голосили хором, плач и поминальные напевы разносились далеко вдоль улицы.