Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Дмитрий Винтер Страница 15

Помимо всего прочего, в 1558 г. началась Ливонская война в Прибалтике – за присоединение ее земель и выход к Балтийскому морю. Поводом к войне послужил отказ Ливонского ордена платить дань за Дерпт (древнерусский Юрьев, ныне Тарту в Эстонии). А каковы были реальные причины (помимо выхода на Балтику)?

Некая Наталья Пронина выпустила апологетическое по отношению к Ивану Грозному сочинение прямо-таки в сталинском духе. Так вот, по ее мнению, разгром Ливонии был прямо-таки необходим, чтобы остановить католический натиск на Восток, «лишив Запад польско-литовского форпоста» [151]. Хотя, если уж на то пошло, для последней цели гораздо важнее было соединение России с Литвой. Но с логикой г-жа Пронина, как и многие ее единомышленники, явно не в ладах. Да и главным объектом критики она избрала не А. Л. Янова или Р. Г. Скрынникова, а такого «серьезного» историка, как Э. Радзинский, явные ляпы которого критиковать куда легче!

Но посмотрим, исходила ли какая-либо опасность от самой Ливонии? После серии войн с Польшей и Литвой с 1409 по1466 г., когда некогда грозный Ливонский орден был наголову разбит, он вынужден был согласиться на уплату дани за Юрьев Псковской торговой республике, каковую и платил до присоединения последней к Московскому государству в 1510 г. Сама же Н. Пронина упоминает (со ссылкой на В. Похпебкина), что ливонцы, кроме малочисленных орденских войск, не могли оказывать сопротивления [152]. Признает она и то, что Ливонию разделяла борьба католиков с лютеранами (об этом речь впереди) [153], так что ни о каком «католическом форпосте» речи быть не может.

Но продолжим о дани за Юрьев. Теперь, в 1554 г., Ливония обязалась платить такую же дань Московии, однако не платила. Это – вкупе с заключенным в сентябре 1557 г. союзом Ливонии с Литвой – и вызвало войну [154]. Интересно, что при последнем приезде ливонских послов в Москву русские купцы хотели ссудить их деньгами для уплаты первого взноса дани, поскольку не хотели войны, которая подорвала бы балтийскую торговлю; однако царь запретил давать ссуду ливонцам под страхом смертной казни [155].

И вот тут необходимо сделать большое отступление. Еще не скоро, только в 1570 г., попрекнет Иван Грозный Елизавету Английскую тем, что у нее «не токмо люди, но даже торговые мужики» помимо «государевых прибытков, и своих прибытков смотрят». Но уже тогда мысль его начинала работать принципиально иначе, чем того требовали практические национальные интересы России. Как же она работала?

А. Л. Янов считает само начало Ливонской войны (вместо доведения до конца уничтожения Крымского ханства) ошибкой [156]; Д. И. Иловайский полагает, что стоило ограничиться только Дерптом и Нарвой (взятыми русскими в первые же полгода войны), а не стремиться к завоеванию всей Ливонии [157]. Однако я считаю, что, доведи Россия до конца военную реформу, сил хватило бы и на то и на другое. Вспомним, что в 1556–1557 гг., например, Россия воевала с Астраханью, Крымом и Швецией (русско-шведская война 1554–1557 гг.) одновременно, что не помешало выйти изо всех трех войн победительницей, в том числе и со Швецией, несмотря на отсутствие территориальных приобретений: по мирному договору 1557 г. все русские пленные возвращались шведами безвозмездно, а все шведские пленники русскими – за выкуп [158]. А ведь Швеция-то посильнее Ливонии была! Кстати, инициатор походов на Крым А. Адашев, например, не был противником войны в Ливонии [159].

Но о военной реформе и причинах ее провала мы еще поговорим, а пока отметим, что в планах Ивана Грозного, по некоторым сведениям, было подчинение не только Прибалтики, но и всей Германии [160]. И вот это уже выглядит, мягко говоря, странным с точки зрения собственно российских интересов.

В чем же причина таких амбиций – «вся Германия»? А. Л. Янов видит в этом результат иосифлянской агитации. Иосифляне убедили Ивана в том, что он – потомок Августа Кесаря по прямой линии и соответственно «перший государь». Может быть, поэтому при венчании Ивана IV на царство была выдумана легенда о присылке царского венца Константином IX Мономахом внуку своему Владимиру Мономаху, на которого этот венец будто бы возложил эфесский митрополит и который, в свою очередь, завещал венец своему сыну Юрию Долгорукому и его наследникам. Теперь царя венчали на царство «шапкой Мономаха», а что касается происхождения, то Рюрика объявили потомком Пруса, не существовавшего на самом деле брата Октавиана Августа, переселившегося будто бы из Рима в Пруссию (об этом, как и о родословной «от сына Ноева Арфаксада», уже говорилось) [161].

Соответственно, Москва была объявлена «Третьим Римом». Стоит ли удивляться, что после такой идеологической обработки царь стал думать и говорить, что «нам государства равные никоторые нету»? Об этом тоже более подробная речь впереди. А раз так, то не обязан ли царь России возродить Римскую империю, принести истинно православную веру на все «еретическое» пространство Европы и спасти от вечных мук «заблудшие души европейских варваров»? А начать предстоит с покорения Германии. «Поворот на Германы» представлялся Ивану Грозному ключом к «Третьему Риму – Московскому» [162].

Интересно, что несколько позже, в 1570 г., царь сделает немца-опричника Генриха Штадена «фон Штаденом» [163], дав ему таким образом не русское боярство, но немецкий баронский титул. А это уже явно говорит о претензиях на власть над Германией.

Бред? Но после усвоения идеологии «Третьего Рима» всякие там низменные расчеты – «а хватит ли на реализацию / той или иной задачи / сил?» – перестали иметь для царя какое-либо значение. Ну какие, право, дипломатические, экономические, военные и прочие калькуляции надобны тому, кому предначертано стать «наместником Бога на Земле»? К тому же с учетом накопленного Россией в доопричные времена экономического потенциала могло показаться, что столь широкомасштабные планы – не такой уж и бред. Между прочим, в 1560 г. литовский король Сигизмунд-Август писал английской королеве, что, мол, если русским поставлять все необходимое оружие, «то они поработят все прочие народы» [164].