Андрей Рублев - Павел Северный Страница 15

Брезжил рассвет.

За селом Озерецким лесная дорога петляла чащобами среди болот и мочажин с частыми настилами гатей. Над ней курился бородатый дымок ночного тумана.

Ехали молча.

Пересвет – человек богатырского сложения – сидел на коне с молодцеватой осанкой воина, уперев в бок левую руку с луком. Дорога в Москву в летнюю пору опасна из-за встреч с ватагами худых людей, у них свое обхождение с путниками. Правда, встречи с лихими людьми для Сергия не опасны, и они чтут игумена. Пересвет уже не первый год сопровождает Сергия в поездках и хорошо знает его характер, а потому безропотно ждет, что молчание игумена кончится и он, может быть, услышит его словесное откровение, которое наверняка запомнится ему, станет важным для жизни назиданием.

Но на этот раз игумен ехал молча, лишь временами глубоко вздыхал.

Возле Лебяжьего озера взревел медведь. Кони спружинили мышцы, похрапывая, навострили уши, боязливо озираясь. Сергий успокоил своего коня, похлопал его рукой по шее, натянул повод, и конь с места взял полный бег.

Под птичье щебетание доехали до гатей возле села Непрудского. Для сокращения пути Сергий свернул на старую гать. Вскоре его конь угодил ногой между гнилых жердей и, повредив ее, начал сильно хромать. Оставив коня на заезжем дворе в Непрудском, Сергий пересел на другого и с Пересветом они доехали до часовни Cвятого Фоки на Яузе. Оставив коней во дворе часовни, пешими прошли в ворота Москвы. Сергий почти всегда ходил по Москве в Кремль пешком, исключение делал только тогда, когда лошадей за ним присылал сам князь или митрополит.

На улицах люди, узнававшие Сергия, торопливо обнажали головы, смиренно ожидая его благословения, старики и женщины становились на колени, шустрые ребятишки бежали к родителям, предупреждая их о приближении игумена, и тотчас возле калиток появлялись матери с младенцами на руках.

В узком переулке Сергий и Пересвет увидели впереди толпу нищих, ведомых юродивым во власянице и веригах из цепей. Юродивый опирался на деревянный посох, украшенный медным голубем. Нищие пели псалом. Навстречу нищим выехали конные воины, закричали на бедолаг, преградивших им путь, но лишь только увидели Сергия, смолкли, спешились и, склонившись, ждали с непокрытыми головами, когда он прошествует мимо них.

Пересвет шагал размашисто, расчищая Сергию путь, для острастки покашливая. Сергий же, не переставая, чертил рукой в воздухе крест.

В Кремль путники вошли через Боровицкие ворота и направились к Успенскому собору. Народ, что толпился и в Кремле, был другой – сытый, самодовольный. По большей части встречались здесь бояре с домочадцами, иноземные торговые гости, воеводы и вездесущие монахи. Все беседовали чинно, без крика, некоторые прикрывали рот руками, а те, кто не желал, чтобы посторонние услышали их разговор, перешептывались, говорили друг другу в уши.

Толпа в Кремле была нарядной. От парчовых боярских одежд, от красочных аксамитов и шелков, украшавших женщин, от непривычных для Руси иноземных одежд толпа казалась торжественной.

Завидев Сергия, нищие и юродивые на паперти собора подняли гвалт, кидались перед ним на землю, хватая его за полы рясы, просили благословить. Сергий с трудом пробрался сквозь толпу и вошел в душный полумрак собора. Свечи и лампады чадили. Запах горячего воска смешивался с ароматом ладана, дымок рваными волокнами нависал над молящимися.

Посреди собора, на кафедре, возвышаясь над сонмом духовенства, стоял митрополит Алексий.

Появление Сергия не прошло незамеченным. Дойдя до амвона, он в распахнутые царские врата вошел в алтарь, приложился к престолу. Выйдя обратно, он спустился с амвона, встал на колени перед стоящим на кафедре митрополитом и, приняв благословение, отошел в сторону правого клироса.

Дородный рыжебородый кудлатый протодиакон, откашлявшись, начал выговаривать ектению, а после каждого его возгласа стройный хор громогласно выпевал «Господи, помилуй».

Дождь пошел только вечером и разом образумил людскую суматоху на улицах. Ветер стих, и стало душно.

В трапезной митрополита низко нависал потолок из дубовых плах, расписанных узорами из райских цветов, созданных вдохновенной фантазией живописцев.

После всенощной за столом для вечерней трапезы разместились четверо: митрополит Алексий, тверской епископ Евфилий, игумен Спасова монастыря на Яузе Андроник и отец Сергий.

Заставлен стол мисами со снедью и деревянными тарелками. Митрополит – ярый противник застольного убранства.

Сергий доволен, что митрополит нежданно приготовил ему встречу с любимым учеником Андроником.

Андроник, низкорослый сбитый крепыш, подражавший простотой монашеского облачения учителю, увлекательно рассказывал, как он укреплял монастырь, так как был уверен, что его стены не раз послужат заслоном Москве от врагов.

Митрополит слушал нахмуренно и неожиданно перебил Андроника:

– Любые замыслы о сем держи в уме и словами не выпускай на волю.

– В твоем-то покое греха в том сказе нет, владыка.

– Разумом пойми – любой дельный замысел хорони в памяти.

За столом наступило молчание. Все занялись едой. Ели не торопясь – жареных карасей надо есть без торопливости. Рыба на вкус приятная, но костлявая. Запивали еду квасом, настоянном на листе смородины.

Сергий, внимательно наблюдая за митрополитом, нашел в его облике заметные перемены: он чаще обычного прикрывал глаза, как бы отгораживая себя от всего, что творилось вокруг, усилилась дрожь в руках, седина стала белее снега. Только глаза были прежними, в них знакомая цепкость и ясность взгляда.

Почти не расставаясь с митрополитом весь день, Сергий постепенно успокоился, не заметив в нем какой-либо тревожности, однако сейчас, за трапезой, обратил внимание на то, что Алексий, хотя и принимал участие в застольной беседе, порой погружался в какие-то свои сокровенные раздумья. Сергий не сомневался, что рассказ Андроника мешал ему думать, потому он и прервал слова игумена. Для Сергия не было секретом, что Алексий благоволил к игумену, именно по его настоянию Андроник и стал настоятелем основанного митрополитом монастыря на Яузе. Сергий, глядя на Алексия, мысленно посетовал, что из-за своего сна донимал себя домыслами о недуге митрополита. Правда, для этого у него были веские причины – навещавшие Троицкий монастырь бояре и смерды в один голос твердили о недужности старца.

Епископ тверской дороден в меру. Суровое лицо заросло смоленым волосом. Во взгляде холод. Смотрит он вокруг безразлично и даже сонливо, но это обман. А на Сергия он смотрел пристально, стараясь запомнить все мелочи, и предвкушая, как станет дома рассказывать о встрече с радонежским игуменом, которого видел впервые, но о ком слышал немало всяких былей и небылей.

В трапезной сгустился сумрак. Вошел монах, поставил на стол два свешника с зажженными свечами и покинул трапезную, плотно затворив дверь, зная, что митрополит не терпит приоткрытых дверей. Все за столом молчали. С улицы через открытое окно слышался плеск дождя в лужах. Митрополит тихо сказал: