Цивилизации - Фелипе Фернандес-Арместо Страница 147

Образ скульптора восстановить легче, чем облик его творения. Это был знаменитый Фидий, создавший лучшую резьбу Парфенона. При раскопках близ того места, где стояла статуя, обнаружена его рабочая мастерская, а в ней найдены обломки слоновой кости, форма для отливки мантии, сломанные инструменты и кувшин с надписью «Я принадлежу Фидию». Фидий украсил трон Зевса не только обычными изображениями кентавров, амазонок и подвигов Геракла, но и изображением своего возлюбленного, Пантарка, который показан как участник соревнований мальчиков по борьбе на Олимпийских играх 436 года до н. э.

Игры — обряд, посвященный Зевсу, — проходили каждые четыре года на протяжении пяти дней в самую жгучую жару, в конце уборки урожая. Греки прекращали войны и приезжали из самых отдаленных колоний, чтобы принять в них участие, ибо было сказано, что Геракл «основал Олимпиады, дабы обозначить единство греков» ^[957]. Характерно, что греки демонстрировали свое единство в соревновательных видах спорта и результат поединков отражался на престиже государства. В 416 году — «когда мы считали, что уничтожены войной», — репутация Афин была восстановлена победой в соревнованиях колесниц. В 330-е годы Филипп Македонский отметил победу своей колесницы, устроив себе кенотаф в священной роще Зевса. Эта роща была уставлена храмами и статуями, отмечавшими индивидуальные победы. Да и сам храм Зевса, воздвигнутый впервые в 456 году до н. э., был благодарностью за победу в войне. Но статуя бога превосходила всех соперников, она создавалась на пожертвования со всей Греции: реализация олимпийского духа, который со времен античности идеализировался и почитается и в наши дни ^[958].

Итак, в списке чудес древности преобладают морские ориентиры: Колосс, Фарос, Мавзолей, — и прибрежные храмы: Зевса и Артемиды. Греки строили мир, как можно более удаленный от варварства: сознательно сконструированный и искусственный. Но они продолжали держаться моря. Презирая все дикое, они в то же время понимали, что неотделимы от природы. Изображая себя, они пользовались порожденными землей материалами, из которых, как они верили, они и созданы. Они создавали свои скульптуры из камня и металла, вырывая для этого материал из недр земли.

Вокруг Среднего моря: древний Рим как морская цивилизация

Римляне ненавидели море и боялись его. «Тот, кто первым осмелился спустить корабль в угрюмое море, — писал один римский поэт другому около 30 года до н. э., — должно быть, обладал дубовым сердцем, покрытым тройным слоем бронзы» ^[959]. В Овидиевой версии истории Медеи героиня не решается стать любовницей Ясона, опасаясь предстоящего ему океанского плавания. Однако эти «моряки поневоле» сделали Средиземное море своим — «mare nostrum» ^[960], как они его называли, завоевав все его берега.

За два последние столетия перед наступлением христианской эры они развили и укрепили средиземноморскую сеть, созданную греческими купцами и поселенцами. Стало возможно говорить о «Средиземноморском мире», более тесно связанном в политическом, экономическом и культурном отношениях, чем когда-либо прежде и потом. Постоянный неудовлетворенный поиск безопасности границ увел римлян далеко от Средиземноморья к Рейну и за Ла-Манш. Но римская цивилизация оставалась зависимой от моря как главной оси коммуникаций и канала, по которому шел обмен вкусами и товарами, идеями и артефактами, людьми и влияниями.

Как они это сделали, остается загадкой, одной из величайших неразрешенных проблем всемирной истории. Римляне начинали как маленькая крестьянская община, старающаяся удержаться в нестратегическом месте, на неплодородной почве, где не было рудных жил и не было порта. Их собственные историки создали миф о мирном в глубине души народе, который обрел империю случайно, а все завоевания — результат самообороны. На самом деле римляне были воинственны по необходимости: у них не было иной возможности разбогатеть, кроме как за счет соседей. Они создали общество, организованное ради войны, где победа считалась высшей ценностью. Римский гражданин был обязан отдать военной службе не меньше 16 лет, и граждан воспитывали в убеждении, что «умереть за родину достойно и приятно». Победы отмечались общественными демонстрациями добычи — пресловутыми триумфами. В особенности культивировались терпение и выносливость, так что римляне морально были готовы переживать поражения: подобно другим великим империалистам, они умели «проигрывать сражения, но выигрывать войны».

Рим довольствовался положением сухопутной державы почти до конца III века до н. э., когда, достигнув пределов возможного расширения в Италии, римляне устремились к богатствам Сицилии, Сардинии и Испании. Тут они столкнулись с самой грозной морской империей западного Средиземноморья — Карфагеном. Неохотно, но с безграничной и непобедимой основательностью Рим вышел в море, чтобы одолеть карфагенян на их территории.

Одновременно та же наступательная инерция на восточном фланге привела римское оружие на острова Адриатического моря, и здесь римляне столкнулись с империями восточного Средиземноморья: вначале с Македонией, аннексированной Римом в 148 году до н. э. через пятьдесят лет войн, шедших с переменным успехом, затем с Пергамом, завоеванным в 133 году до н. э. Когда сто лет спустя добавился Египет, буквально все побережье Средиземного моря стало собственностью Рима. У такой прибрежной империи обнаружились протяженные уязвимые сухопутные границы. На африканском и левантинском берегах римская территория казалась защищенной обширностью пустынь; как выяснилось впоследствии, это было обманчивое впечатление. Европейский фланг, однако, несмотря на сотни лет непрерывных завоеваний, никогда не казался достаточно безопасным. Расширение империи в этом направлении изменило суть римского эксперимента: империя превратилась в партнерство с кельтами, которые населяли большую часть завоеванных территорий (см. выше, с. 457–460). Эти народы — они говорили на родственных языках, но, казалось, постоянно воевали друг с другом — обладали качествами, которые римляне могли оценить и использовать: вошедшей в пословицы смелостью, склонностью к пьянству, математическими способностями и городскими привычками. Хотя в реальной жизни некоторые прототипы обитателей деревни Астерикса решительно защищали свою независимость, в целом кельты с энтузиазмом приняли «романизацию», усвоили облик и речь завоевателей и вкусы, которые римляне передали им от классической Греции.