Эйнштейн - Максим Чертанов Страница 14

И как из этого письма следует, что он «был больше всего озабочен тем, чтобы избавиться от бремени отцовства при первой возможности»? А маленькая кроватка — зачем?

Своей матери он, однако, о ребенке не посмел сказать. Та писала Полине Винтелер 20 февраля: «Эта мисс Марич заставила меня пережить худшие часы в моей жизни… Если бы я могла, я бы сделала все, чтобы убрать ее с нашего горизонта. Она мне решительно не нравится. Но я потеряла влияние на Альберта…» Узнала она позднее: то ли от Винтелеров, то ли от Майи, подозревавшей, что ее брат и Милева тайно поженились. Вообще о ребенке Эйнштейн не сказал никому, так что по-прежнему неясно, как они собирались выкручиваться после свадьбы и в качестве кого предъявить миру Лизерль. Почему не поехал к Милеве? Деньги зарабатывал… Уже 8 февраля нашел двух учеников, но платить они будут только по два франка за урок…

С учениками, однако, повезло. Первым был сосед, румын Морис Соловин, студент философского факультета Бернского университета: сразу нашли общий язык и навек подружились — для человека, называвшего себя одиночкой, Эйнштейн удивительно быстро и много заводил друзей. Другой — швейцарец Люсьен Шаван, вольнослушатель университета; он оставил нам портрет тогдашнего Эйнштейна. «Широкоплеч, немного сутулится. Его короткий череп кажется невероятно широким. Цвет лица матовый, смуглый. Над большим чувственным ртом черные усики. Нос с легкой горбинкой. Глаза карие, светятся глубоко и мягко. Голос пленительный, как звук виолончели. Говорит довольно хорошо по-французски, с легким иностранным акцентом». Жили тогда в Берне еще Пауль Винтелер и Ганс Фройш, товарищи по Аарау, и Конрад Габихт, знакомый по Цюриху. Стали собираться, назвали себя «Академия „Олимпия“», обсуждали физику и философию (любимцы Эйнштейна — Кант, Спиноза, Мах, отчасти Юм), катались на лодке, ходили в походы — идеальный мужской мир.

Милева оставалась дома — ждали, когда он сможет содержать семью. Ее письма того периода утеряны, так что о состоянии ребенка ничего не известно. Сама тосковала, надо думать; в конце февраля Альберт ее увещевал: «Не ревнуй к Габихту и Фройшу — что они для меня по сравнению с тобой! Мне все время не хватает тебя, но я стараюсь вести себя по-мужски, то есть этого не показывать. Тем не менее здесь очень приятно. Однако я, конечно же, предпочел бы быть с тобой в любой дыре, чем без тебя в Берне». 30 апреля он отправил в «Анналы» еще одну статью о молекулах и силах, которые между ними действуют; как оказалось, это уже описали другие ученые — Больцман и Гиббс, но все же статью напечатали, потому что спор о существовании молекул и атомов был актуален и в топку дискуссий шло любое мнение.

В начале лета с «Академией» ходили в поход на гору Битенберг. Почему бы вместо похода не поехать посмотреть на дочь? Опять-таки нет переписки с Милевой за этот период… Оценка его поступка зависит от того, что мы примем за X: либо он ждал, что вот-вот Милева с ребенком сама приедет, либо он законченный эгоист, либо боялся больше чем на пару дней отлучаться из Берна, не зная точно, когда возьмут в патентное бюро. 7 июня он снял новую комнату у семьи Дош на Тунштрассе, 43а, а 16-го Федеральный совет Швейцарии назначил его экспертом третьего класса патентного бюро с испытательным сроком, окладом 3500 франков в год и личным номером «42». Приступать к работе — 23 июня. Почему теперь-то не съездить в Нови-Сад? Потому, что они с Милевой — так, во всяком случае, считают некоторые биографы — провели медовый месяц, то есть неделю, в Лозанне… Могло быть так, что ребенок был с ними? Вряд ли. Зато Милева опять забеременела.

Бюро было учреждением высокого класса, оборудованным по последнему слову техники, столы регулировались по высоте (однако Эйнштейн, которому надоело возиться с механизмом, ножовкой подпилил своему столу ножки); Галлер, инженер-машиностроитель, окончивший Политехникум, — человек эрудированный, любящий прогресс, сам проводивший курсы повышения квалификации для сотрудников, как начальник — очень строгий, пуще всего следивший, как бы сомнительное изобретение не «проскочило», и не поощрявший помощь изобретателям со стороны экспертов. Эйнштейн поначалу этой дисциплины не понял, за что был дважды вызван «на ковер», но потом поладили. Он считался спецом в электротехнике, и его загружали в основном такого рода заявками; наученный Галлером, он не побоялся отвергнуть заявку от самого концерна АЭГ. Попадались изобретения иного рода: однажды крестьянин принес пробку для бутылок с дозатором и получил патент, другой раз медик Ю. Рис изобрел шприц для забора крови, Эйнштейн помог с заявкой, и через несколько месяцев изобретение уже стало на поток.

Насколько он был загружен — тут противоречивые свидетельства. Рассказ профессора Р. Ладенбурга о встрече с Эйнштейном в 1908 году: «Он выдвинул один ящик своего стола и сказал, что это его кабинет теоретической физики. Его обязанность читать патенты отнимала мало времени, и он работал по физике всякий раз, когда бывал свободен». Физик К. Ланцош, один из ассистентов Эйнштейна: «Однажды я спросил его, как это возможно: он годами работал в бернском Бюро изобретений и патентов и был вполне счастлив. Он ответил, что любой человек со средним интеллектом может все что угодно изучить за полгода или за год, ибо рутина в любой профессии составляет ее большую часть, и потому любое дело можно освоить без особых трудностей. И что в Бюро патентов он был счастлив потому, что мог заниматься физикой, имея достаточно времени для раздумий».

С другой стороны, известно, что он в период работы в бюро не имел времени даже ходить в библиотеки (там и там был восьмичасовой рабочий день). Сам он писал Габихту в 1904-м: «Быть может, я предложу Галлеру твою кандидатуру и удастся контрабандой включить тебя в число батраков патентного бюро. Приедешь? Подумай, ведь кроме восьми часов работы остается восемь часов ежедневного безделья и сверх того воскресенье». (Акимов: «Надо абсолютно не знать бесшабашного и ленивого Эйнштейна, чтобы утверждать, будто он, придя в 7 или 8 часов вечера домой, садился за написание научных статей. А вот его жена, целыми днями сидевшая дома, могла выполнять эту работу. После продолжительного трудового дня муж не в состоянии был напряженно размышлять о физике… Но сосредоточенное обдумывание вопросов современной физики — любимое занятие жены, дисциплинированной и приученной к интеллектуальному труду женщины. Она видела, что мужа на работе не ценят и с изобретательством у него ничего не получается. Поэтому она с удвоенным старанием работала над диссертацией и научными статьями, под которыми ставила его подпись».)

Он много раз писал, что работа в бюро ему нравилась (вроде бы рутина, а каждый день что-то новое) и научила его разбираться в технике. В старости всем говорил, что лучше заниматься каким-нибудь ремеслом, как его любимец Бенедикт Спиноза (1632–1677, голландский еврей, отказался от приглашения пфальцского курфюрста занять кафедру философии в университете, аргументируя боязнью потерять свободу; жил тихо в маленьком домике, зарабатывал изготовлением очков и писал что и когда хотел), чем быть профессиональным ученым, обязанным ежегодно выдавать на-гора новые открытия. Наверное, под конец жизни он и вправду так считал. Но в молодости-то рвался работать в университете.

Летом он написал еще одну статью о молекулах и переехал на улицу Крамгассе, 49; туда в июле и прибыла Милева, но в августе они перебрались на Архивштрассе, 8. Она приехала одна. Почему не привезла ребенка и с кем он был — неизвестно. Сведения о первых полутора годах жизни Лизерль отсутствуют. Мишель Закхейм, американский биограф Милевы ^[14], писала, что девочка родилась умственно отсталой, ибо Эйнштейн заразил подругу сифилисом. (И она же приводит рассказ соседа Маричей Миленко Дамяновича: якобы в Нови-Саде все знали, что с девочкой что-то не в порядке, и винили Милеву, которая слишком туго затягивалась в корсет.) Еще Закхейм в 1996 году говорила с психиатром Джоном Филипсом, который вспоминал, как в 1960-х говорил с историком Эрихом Калером, знавшим Эйнштейна в Принстоне, и тот якобы сам Калеру сказал: «Мой первый ребенок был монголоидный идиот». Довольно странно, чтобы скрытный Эйнштейн взялся рассказывать о таких вещах, и почему вдруг «монголоидный»?