В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 - Готтлоб Бидерман Страница 14

Сквозь оглушительный грохот пулеметов я услышал пронзительный крик раненого солдата, и кто-то стал кричать: «Ранение в живот!» Расположенный вблизи пулемет стрелял почти непрерывно – пулеметчик посылал очередь за очередью в быстро движущиеся цели. Мы были поглощены тем, что заряжали орудие и вели огонь по отдаленным фигурам, пробирающимся между домов, а пулеметчик переносил огонь по мере передвижения противника.

Мы старались создать впечатление, что бой ведется силами всего полка, а отнюдь не слабого головного отряда, состоящего лишь из пехотной роты и двух противотанковых орудий. Хитрость удалась, и мы увидели группу советских солдат, одетых в облегающие темно-синие морские бушлаты, отступающих по дну долины на запад, к морю.

Раненый пехотинец лежал позади нас, в нескольких шагах, на краю дороги. Его перевернутая каска валялась в нескольких футах от него. Санитар опустился на колени возле него и расстегнул его запыленный китель, чтобы перевязать рану. Через несколько секунд крики лежащего в грязи солдата о помощи превратились в неразборчивое бормотание. Его лихорадочные глаза, выделяющиеся на белом как мел лице, казалось, стали широкими от удивления; он смотрел вперед, в черноту, и на него быстро опустилась тень смерти. Санитар снял часы с безжизненной руки солдата и торопливо стал вынимать личные вещи покойного из карманов изорванного, забрызганного кровью мундира. Мы отвернулись и занялись собственными мыслями и обязанностями.

Мысли тех, кто находился поблизости, были сугубо личными, и никто не мог избавиться от чувства острой жалости к нашему брату в сером мундире, сраженному смертью. Однако, думая об этом, каждый из нас, как оказалось, устремлял свои мысли на себя самого, на то, что, возможно, именно он будет следующим, кто погибнет, следующим, кто найдет свою могилу в России. Такие мысли иногда овладевали нами, и мы были беспомощны перед ними, как и перед смертью, которая так быстро унесла нашего товарища. Так началось осознание того, что эта чужая земля истребляет нас.

Люди стеснялись и старались подавить эти переживания. Во время боя эти подавленные эмоции опутывали каждый нерв и были напряжены до предела из-за того, что мы вновь и вновь сталкивались с чем-то, вызывающим у нас чувство неописуемого ужаса. Лекарством от внутреннего смятения было для нас лишь действие – посильная помощь раненым, манипуляции с оружием и военным снаряжением, ведение огня по противнику. Пехотинцев все больше и больше охватывало чувство беспощадного гнева, и возбужденный разум мог концентрироваться лишь на мщении за павших товарищей, истреблении врага, разрушении. Высшая степень ярости напоминала суицидальные настроения, столь близко друг от друга находились страх и смелость. В часы затишья мы иногда говорили о том, какое влияние на нашу жизнь оказывают утраты и опасность, с которыми мы встречались ежедневно. Все сходились в мысли о том, что простые люди с сильной натурой зачастую лучше справляются с ситуацией, испытывая меньший психологический стресс, чем те, кто в обычных условиях считаются интеллектуалами или чувствительными личностями. Однако не существует правил, которые могли бы послужить ориентиром для подобного рода рассуждений, они применимы лишь к конкретной ситуации, которая никогда больше в точности не повторится. На войне все ситуации отличаются друг от друга; личность солдата со временем, по мере того как он набирается опыта, также меняется.

Часто говорят, что люди к этому привыкают. Человек может привыкнуть к опасности или постоянному присутствию смерти. Тем не менее, в течение всех долгих лет Русской кампании вид тяжело раненных, агонизирующих солдат и мое бессилие им помочь всегда тревожили меня гораздо больше, чем мгновенная и безболезненная смерть товарища. Он встретил смерть, и его не стало, а крики наших раненых или раненых врагов, лежащих на нейтральной полосе, часто были слышны долго после того, как смолкали орудия.